И все же я жду, тяжело дыша, и закрываю глаза, наслаждаясь им, массивным, длинным и живым во мне. Я люблю его соски, его кожу, его всего. Я ласкаю кончиками пальцев темные точки. Слышу, как он вздыхает от удовольствия, когда поднимаю голову и нежно посасываю одну. Люблю его вибрации. Он берет мое лицо в ладони, поднимает его и с любовью целует меня. Я вырываюсь и провожу языком по его другому соску.
— Реми . . . я не могу ждать . . . .
Он рычит и начинает двигаться, утыкаясь лицом мне в макушку, запуская пальцы в мои волосы.
— Тесная . . . прекрасная . . . моя Брук Дюма . . .
Его слова ласкают меня.
Никто никогда не учил его, как любить.
Он делает это инстинктивно.
Прижимая меня ближе, он посасывает, сжимает, кусает и облизывает меня, растягивая удовольствие до ломоты в глазах. Мое тело сжимает его. Я не могу дышать, и все, что слышу — это сочетания издаваемых нами сексуальных звуков. И те, что исходят от него, почти сводят меня с ума.
Он делает сильный толчок. К этому времени я заведена и вскрикиваю. Он сжимает мои волосы в кулаке, целуя меня, когда наши бедра быстро и яростно покачиваются, едва ли удерживая сейчас ритм.
Я еще раз кончила, а он полностью погружается и крепко держит меня, застывая неподвижно. Чувствую его тепло и горячее рычание, сопровождающее поцелуй в мое ухо, когда он кончает в меня. Тогда мы расслабляемся, и наше дыхание приходит в норму.
Он хватает меня и притягивает к своей груди, переворачивая. Наши тела скользкие от пота. Он хочет, чтобы я была обнаженная, а я хочу, чтобы он меня такую обнимал. Ослабляет хватку, когда я начинаю расслабляться, затем осматривает и внезапно заталкивает сперму внутрь.
Наши инстинкты берут верх. Мои бедра движутся навстречу его пальцам. Тепло его дыхания окутывает мое горло, когда он прижимается ртом к моей коже. Я слышу нас, звуки, которые мы издаем - мои стоны и его рычание мужского удовольствия от удовлетворения его самца. Из меня исходит булькающий звук, когда я начинаю содрогаться.
Он не прикасается к моему клитору. Нет никакого возбуждающего действия, но то, как он ласкает мое тело своей рукой, засовывает свою сперму обратно в мое тело, будто никогда не желая оставлять меня, и лижет мою кожу медленными движениями своего языка, заставляет мое влагалище сжимать его, а мои соски становятся бусинками, даже воздух сжимается от того, что он хочет дать мне. Когда он кусает сзади мою шею, я дергаюсь, вскрикивая:
— О, Боже!
Он опускает меня на матрас на живот, продолжая нежно покусывать мою шею, ставя на мне метку, трахая меня по-собачьи.
К тому времени, как мы падаем на кровать, заставить себя двигаться является для меня задачей. Я — бескостная масса под ним, все еще пытающаяся привести в норму свои легкие.
Скользкий от пота, он ложится на спину, одной рукой притягивая меня к себе. Наши потные тела блестят от наших упражнений. Моя грудь полна любви, а тело так хорошо выжато, что я одновременно чувствую себя мертвой от истощения и живой, как солнышко. Я растягиваюсь на нем и охватываю ладонями его твердую челюсть.
— Здесь болит? — я слегка касаюсь порезов и небольшого фиолетового пятна на виске. Прежде, чем он ответит, оставляю поцелуй на каждой ссадине и задаюсь вопросом, целовали ли его когда-нибудь раненого. Так что я целую каждую царапину, а потом одну из его губ, немного задерживаясь на ней.
Отстраняюсь, и с улыбкой поглаживаю его твердую челюсть.
— Ты думал обо мне, когда я не была твоей? Интересовался, существую ли я? Какой я должна была быть?
Он заправляет прядь волос мне за ухо, изучая мое лицо.
— Нет.
— Никогда не думала, что полюблю кого-то. А ты?
— Никогда, — отвечает он, показывая свои ямочки во всей красе.
Перемещаю пальцы к виску, играя с его волосами.
— О чем ты думал, когда рос?
— Я просто принял то, что должен и был доволен. — Он убирает мои волосы назад и гладит мочку моего уха. — Но если бы знал о твоем существовании, я бы охотился на тебя, поймал и забрал себе.
— А разве ты этого не сделал? — спрашиваю я, улыбаясь.
— Именно, — он касается своим носом моего, а в его голубых глазах отражается смех. — Это я и сделал.
Вздохнув, я кладу голову ему на плечо и вожу пальцами по его соскам.
Он — самая лучшая кровать. Лежит на спине, одна его рука под подушкой, другая обнимает мою спину, и я, распростертая на нем. Мой живот на его прессе, моя грудь на его нижних грудных мышцах, моя голова на его плече, идеально расположена, чтобы утыкаться ему в шею. Каждый раз он пахнет другим мылом из-за множества отелей, где мы побывали, но в то же время, он всегда пахнет собой.
Я плавно провожу пальцами вверх к его бицепсу и легонько массирую его.
— Так лучше? — спрашиваю его, глубоко работая с мышцей, осознавая, что она повреждена. Черт бы его побрал.
Но он говорит "Да", как будто ничего страшного, и перекатывается на мою сторону. Внутри я мгновенно становлюсь гиперготовой, когда он начинает перемещать меня. Он притягивает меня ближе, и глубоко в горле я издаю тихий стон, а мое влагалище набухает, потому что я понимаю, что он собирается делать. Поворачивает меня на бок и подвигает, чтобы ласкать, его массивное теплое и сильное тело за моей спиной. Убирает мои волосы назад и облизывает меня, а я содрогаюсь, когда он своей тяжелой рукой медленно начинает ласкать мои изгибы.
Он лижет меня, ласкает, проводит своей рукой по моему телу, а его язык блуждает по моему уху, затылку, изгибу плеча, упиваясь и пробуя меня.
Реми преуспевал без любви, даже родительской. Он преуспевал даже, борясь с расстройством настроения каждый день своей жизни. Он преуспевал и поднимался каждый раз, когда падал. Единственные случаи, когда я по-настоящему пала - на Олимпийских отборочных соревнованиях и когда он проиграл бой в прошлом сезоне. И я спотыкалась, чтобы вновь вернуться к ходьбе. Он же мгновенно встает и готов бежать.
Он настолько сложный и непредсказуемый. Боюсь, что даже, когда я отдала всю себя этому мужчине, я всегда буду принадлежать ему, но он никогда не будет по-настоящему моим.
— Я проголодался, — говорит он мне на ухо, слезает с кровати и надевает свои пижамные штаны.
— О нет, я хочу спать . . . — стону я и хватаюсь за подушку, когда он за лодыжки тянет меня с кровати.
— Поешь со мной, маленький фейерверк.
— Неееееет . . . — я беру с собой подушку, когда он стягивает меня с кровати и в последней попытке остаться в постели, пинаюсь в воздухе. — Из-за тебя я становлюсь жирной! — смеясь, пищу.
Издав низкий сексуальный смешок, он поднимает меня, будто я весила, как подушка, отбрасывает подушку в сторону и целует меня.
— Ты прекрасна.
— Каждая прекрасная женщина в мире — прекрасна, потому что она спит, — слабо протестую я, уткнувшись ему в шею.
Он хватает одну из своих футболок из чемодана и вручает мне. Я надеваю ее, когда он приводит нас в жилую площадь пентхауса, затем он усаживает меня на стул и вытаскивает еду. Приносит две тарелки: одну наполненную доверху и другую, с более нормальной порцией. Затем плюхается напротив меня и похлопывает по колену с выразительным взглядом.
Я откидываюсь на спинку кресла, и начинаю есть стебель спаржи.
— У нас очень плохие привычки в еде. Если ты возьмешь меня в ресторан, я не смогу есть, сидя у тебя на коленях, как какая-то канарейка. Люди подумают, что у нас проблемы.
Он берет жареную цветную капусту в рот и жует.
— Ну и что?
— Превосходно подметил, — съедая стебель спаржи, я наблюдаю за ним напротив меня, с этими татуировками на руках, с восхитительным беспорядком в волосах и этими мерцающими голубыми глазами. Боже. Он. Это все, что мне нужно. В этом мире. Прямо в этом кресле. — И признаю, что ты удобней этого, — подчеркивая это, ерзаю на кресле.