— Нет. Еще вторая группа не прибыла, — равнодушно отвечает собеседник.
Бросаю рассеянный взгляд в сторону вешалки — вижу свою куртку, Вениамина, тулуп Горского. Все выглядит так же, как когда я уходила наверх. Ничего нового.
— В таком буране потеряться очень легко.
Внутри все леденеет. В висках стучат тревожные молоточки.
Второй группы до сих пор нет. От этих слов на языке появляется горечь и в голове звенящая пустота.
— Но ведь здесь дорога идет через лес, она вроде бы накатана, — рассеянно бормочу в пустоту.
— Не везде. Да и от такого бурана даже в лесу спастись сложно. Видимость-то все равно почти никакая.
Меня бросает в жар от одной только мысли, что Марк где-то там, посреди разбушевавшейся вьюги. Может быть они застряли в лесу? Или на равнине? И теперь их заметает снегом, а они не могут найти дорогу сюда. А ведь вокруг на километры ни души, никто не придет на помощь. Кроме нас…
— Где Горский?
Старик неопределенно машет в сторону.
На ватных ногах иду в центральную комнату. Максим Евгеньевич сидит у камина с бокалом какого-то спиртного в руке, собака дремлет у его ног. Ну прямо идиллия, если не брать в расчет, что где-то там потерялись люди!
— Почему вы не ищете их? У нас же есть вездеход! Давайте соберем всех, кто есть сейчас в доме, и поедем на поиски! — не приветствуя мужчину, говорю сразу.
Горский скользит по моей фигуре затуманенным взглядом и переводит его снова на горящие поленья. Поза все такая же расслабленная, он даже не шевелится.
— Все, что сейчас возможно, мы делаем.
— Что же, например? Вы ведь сидите здесь! — не выдерживаю я. Все мысли сейчас заняты совсем другим, ни о какой вежливости и речи нет.
— Ждем, — коротко бросает Максим Евгеньевич.
На секунду от сухого циничного ответа даже теряю дар речи. И в тот момент, когда я открываю рот, чтобы возмущенно высказать все, что сейчас думаю, он перебивает:
— Мы не знаем, не сбились ли они с дороги. Вдруг в метели водитель потерял ориентиры. Где их искать — неизвестно.
— А GPS? Сейчас же практически все машины им оснащены!
Горский взглянул на меня, как на неразумное дитя.
— Здесь нет связи. Да и машины старые, нет там этого датчика. У них есть рация, но сейчас она не работает.
— Тогда мы просто поедем по этой чертовой дороге и будем сигналить, кричать, шуметь, как только можем, чтобы они нас услышали! — от отчаяния и напряжения голос срывается и дрожит.
— Там метель. Самая настоящая, с ураганом. Не такая, как в городе, потеряться в ней легко даже если на пару шагов отойти от дома. Кто даст гарантию, что шум долетит на них? Может ветер дует в другую сторону? Тогда толка от сигналов нет никакого. Мы только подвергнем риску себя.
— Но нужно же что-то делать!
Максим Евгеньевич так спокоен и расслаблен в этой ситуации, что я поневоле завожусь. Как можно вот так просто сидеть здесь и не предпринимать ничего?!
— Да, и я уже сказал, что. Ждать. Возьми, выпей, девочка, — он вкладывает в мою ладонь свой бокал, — С ними опытный водитель, он знает, как вести себя в подобном случае. Даже если они потерялись, это не значит, что они погибнут.
— Но ведь… ведь такая вероятность есть! — едва слышно выдыхаю я.
— Человек вообще такое существо… может в любую секунду умереть, — меланхолично пожимает плечами Горский.
От бессильной злости хочется выть. Сжимаю бокал сильнее и залпом выпиваю коньяк. Не чувствую ни его вкуса, ни крепости. Алкоголь горячим клубком скатывается вниз, опаляет пустой желудок. Сразу же начинает мутить, в глазах собираются слезы и камин размазывается в сплошное пятно. Отдаю бокал инвестору и стремительно выбегаю из комнаты. Да, ничего нельзя сделать, но смотреть в это равнодушное лицо хочется сейчас меньше всего на свете.
Не знаю, сколько проходит времени. Я бесцельно брожу по дому, натыкаюсь на кого-то несколько раз, пока не ухожу в дальнюю комнату. Здесь через огромное окно должно быть видно озеро, но как ни вглядывайся, из-за непроглядной темени и снега не видно ничего даже в парах сантиметров от стекла. А ведь Марк там, посреди этой круговерти, холода и тьмы…
Оседаю в мягкое кресло и стираю мокрую соленую дорожку со щеки. Я ничего не могу сделать, ничего! Только ждать, надеяться, молиться. Последнего я не делала никогда, даже не знала, каково это. Отец всегда насмешливо относился к религии. Наверное, не бывал в такой ситуации, когда готов просить кого угодно, лишь бы все было хорошо с теми, кто дорог. Чтобы потерявшиеся люди вернулись.
Я сжалась в комок, зажмурилась и тихо выдохнула:
— Пусть Краев будет здесь. Пусть лучше подкалывает меня, лишает премии, делает выговоры, ругается… Только в безопасности, здоровый, живой… Пожалуйста…