Синельников скривил губы. Разговоры о елках были для него несерьезными.
— Согласно разнарядке. Никого не обделим, — сухо ответил он.
Есть что-то роднящее людей на море. Я никогда не видел парней, что сейчас ведут переговоры с «Чукоткой». Но они мне близки, как друзья. И к морякам, проходившим здесь задолго до нас, я испытываю такое же чувство.
Утром покажутся Алеуты. Они давно уже стали не нашими. Но в истории российского флота всегда живы мореходцы, открывшие здешние моря и земли. С отрочества запомнились мне строки капитана Головнина, написанные по поводу путешествия знаменитого Кука:
«Хотя капитан Кук приписывает себе первое открытие северо-западного берега Америки, выше широты 57°, но он был введен в заблуждение по незнанию в плаваниях в этом краю наших мореходцев и что тот край нам был лучше известен, нежели англичанам; например, славный сей мореплаватель утвердительно пишет, что он нашел большую реку, которую лорд Сандвич назвал его именем; Кук приводит доказательства, что это действительно река, но русские знали, что так называемая Кукова река есть не река, а большой залив, который мы и теперь называем Кенайскою губою…»
Я недоуменно поглядел на старпома, когда он заявил, что уходит со связи и пусть не вызывают «Чукотку», не мешают работать. А никакой работы не было.
— Елочками интересуются… как дети. — Старпом громко зевнул, вырубил свет и опять упал грудью на штурманский столик.
Текла медлительная вахта. Опять слетались к окнам звезды, и море заглушило грохот машины.
Скорей бы сдать сменщику руль, выпить кружку кофе и завалиться в постель. В кубрике меня дожидаются лоции. Третий штурман с согласия Синельникова разрешил мне уносить из рубки эти крепко сколоченные книги с золотым тисненым якорем, лоции Тихого океана. Они начинались с обращения к мореплавателям. И я не мог спокойно читать этого слова, написанного, как имя, с большой буквы. Мореплаватели… Передо мной вставали Беринг, Прибылов, Головнин…
Когда сменщик, розовый и медлительный, еще не проснувшийся окончательно, принял у меня руль и я побежал на ют, в матросскую столовую, над «Чукоткой» еще стояли густые синие сумерки. Наверное, на горизонте уже маячили острова, и когда побелеет небо и вокруг развиднеется, они вырастут рядом. Чужие. Но открытые нашими. А за ними — рыбацкие траулеры. Наверно, парни на траулерах ждут нас так же, как ждали первые мореходцы в этих краях прихода корабля — посланника далекой родной земли.
Я читал лоцию Аляскинского залива, историю первых плаваний. Не выдержав, поднялся, уставился в мутное зеркало, вделанное в рундук. Ведь я, Иван Якимов, причастен к племени мореходов. Но где квадратный подбородок? Где впалые глаза, привыкшие вглядываться в горизонт? Где глубокие морщины на щеках? На меня глядело круглое лицо деревенского парня: ни курсантская муштра, ни однообразный казенный харч не могли истребить на нем румянца. В раннем детстве, услышав, как мать гремела подойником, я брал литровую кружку и прямо из-под Зорьки пил парное, пенистое молоко. А мать приговаривала: «На здоровье, на здоровье». С того и пошло. И надолго, наверно, хватит материнского пожелания. В училище, когда принимали меня в комсомол, прямо анекдот вышел. Я встал, рассказываю биографию. Жили, говорю, трудно: в семье было шестеро детей. А рожа красная, того и гляди треснет. Ну, все так и покатились со смеху. Садись, говорят, больше вопросов нет. Если бы, говорят, все так трудно жили и вот так выглядели, пришлось бы закрывать больницы.
Подавив вздох, я отошел от зеркала, но скоро за книгой позабыл о своем морском несовершенстве.
Меня обступил штормовой гул. Я видел мореходов, наносивших на карты глубины и очертания берегов, слышал, как они произносили имена друзей, сподвижников и любимых женщин и, послюнявив карандаш, неторопливо, навсегда вписывали их на карту. Уходили далеко и надолго. И тянулись душой к оставленным домам. Наверно, потому на восточной окраине России появились бухты с именами Галины, Анастасии, Ольги, Наталии, мыс Ожидания, бухты Сомнения и Ложных вестей… А дальше от берега, в океане, острова были названы по именам друзей мореходов, что тоже бродили где-то на краю света, и все отодвигали этот край, отодвигали, и становилось неясно, есть ли он вообще.
«Чукотка» проходила первый остров Алеутской гряды, остров Атту. В блеклом небе он стоял молчаливый, горбатый, поросший, как щетиной, черным, редким лесом. Ни огонька на нем, ни звука. Настороженный и холодный, он точно подстерегал наш корабль.