Лоции можно верить: не одно поколение мореходов вносило в нее свои наблюдения.
Качался в проеме трюма квадрат серого неба. Палагин торопил нас. И мы остервенело хватали бараньи туши и растаскивали их по дальним отсекам.
Наконец, показался брезент. Его содрали одним рывком. Открылись елки, уложенные штабелями. Ветви их притянуты к стволам тонкой бечевкой. Новогодний подарок камчатских школьников: каждый траулер дружит с какой-либо школой, вот и заботится ребятня о дальних своих друзьях.
Я поднял елку, посыпались иглы, ветви начисто оголились… Крепко потоптались по деревцам, когда грузили провиант.
Елки-палки уложили на решетку, боцман крикнул «Вира!». Площадка поплыла ввысь. Ее раскачивало, и нас поливало колючим хвойным дождиком. По трюму разнесся запах леса, перешибая дух мерзлого мяса и застарелой рыбы. Хвойный запах был так силен, что ребята распрямились, глубоко задышали, полезли за папиросами. И не одному мне в эти минуты вспомнилась земля.
— Заснули? — зыкнул боцман. Спустилась пустая решетка, а никто не тронулся, чтоб загрузить ее снова, точно никто не заметил.
— Запах-то, запах, — не выдержал я. — Чуешь?
— Слюнтяй, — отозвался боцман и полез к елкам. Но что-то подозрительно долго возился там. Я заглянул в отсек и увидел огонек боцманской папиросы. Прошибло, значит, товарища Палагина!
— А «Даурия» дома… — с завистью протянул Генка-мотыль, тоже, как я, выпускник училища, будущий механик, длиннющий, нескладный парень.
Плавучая база «Даурия» должна была выйти из порта одновременно с «Чукоткой». Нам — в Аляскинский залив, ей — в Бристольский, это на пять суток ближе. Но она затянула отход, а теперь, в канун Нового года, ее, конечно, никакими силами не сумеют отогнать от причала. Кому хочется перед праздником уходить с земли!! Вот и ловчат моряки: что-нибудь обязательно выбивает их из графика. То вдруг требуют слесарей в машинное отделение, потому что сразу после проверки Регистром перестало что-то крутиться. Или выясняется: не успели принять самый необходимый груз, без которого на промысле — труба. Потом не могут собрать экипаж, тянут с оформлением документов, а без этого портовые власти не дают «добро» на выход в море. Многое можно придумать, если очень захотеть. Но кеп наш сразу же упредил эту волынку и так навалился на старпома, штурманов и механиков, что они еле-еле выбрали время домой наведаться.
В те дни Синельников ворчал:
«Сорок лет на море, и все не надоело ему, лысому…»
Вскоре меня и Генку боцман послал на палубу. На ней — ветрюган. Принимая и укладывая елки, мы продрогли до костей, от предпраздничного настроения не осталось и следа.
Стемнело. Сначала Генку, а потом и меня позвали на вахту. Я крикнул, склонившись над трюмом:
— Ухожу. Давай замену! — И, не дожидаясь ответа, не чуя ног, взбежал по звонкому трапу в теплую полутемную рубку.
Здесь было несколько человек. Они прильнули к окнам и молчали. Я понял, что кеп здесь же, потому что обычно, когда его нет, в рубке стоит несусветный треп: механики, радисты, штурманы отводят душу в анекдотах и самых невероятных историях.
Старпом деловито глядел в резиновую прорезь локатора — тубус, — выскакивал то на одно крыло мостика, то на другое, точно не доверял прибору и собственными глазами хотел увидеть берега, скрытые в мглистой ночи.
«Чукотка» шла в проливе. На карте было видно, какой он извилистый и узкий, нелегко вести огромный корабль в таком коридоре. Приходилось часто менять курс, подворачивать, уклоняться, идти прямо. И это держало в напряжении. Пролив такой, что чуть опоздал с маневром — и занесет носом на тот или другой берег или приласкаешься кормой.
Внезапно закачало, развиднелось, и впереди, широко по округе, блеснули редкие огоньки.
— Ну, кажется, вышли, — облегченно вздохнул старпом. И мне стало легче.
Зажегся свет. Кеп взял микрофон. Огоньки, сужаясь, двинулись к нам, и, обгоняя их, в рубку ворвались возбужденные голоса:
— «Чукотка», поздравляем с приходом.
— Себя поздравьте, — буркнул старпом. Кеп скользнул по нему удивленным взглядом.
— Рихард Оттович, дай пеленжок, — умолял кто-то дальний… Этот траулер отстал ото всех и не успел добежать, чтоб встретить нас у пролива.
«Чукотка» остановилась. Грохоча, пошел якорь.
Мне было удобно разглядывать кепа: он стоял в двух шагах от меня.
Пожилой, сухопарый капитан Янсен от сухости своей казался очень высоким. Лицо его, длинное, узкое, было изрезано на щеках и на лбу густыми морщинами. Глаза прятались под нависшими бровями. Вид у него был суровый. Но стоило кепу улыбнуться медленной, привычной для всех улыбкой, как лицо преображалось, молодело, становились видны открытые, ярко-синие и добрые, не тронутые временем глаза.