— Я могу только считать тебя наказанным. Не думаю, что ты когда-нибудь бывал униженным или усмиренным.
Беннет весело расхохотался. О, как ей нравился его смех! Он заставлял ее душу петь. Филиппа сразу начинала чувствовать себя красивой и любимой. Не сдержавшись, она погладила его руку.
— Не отвлекай меня, — сказал он. — Я же не знаю, куда ехать.
— Поверни здесь, — показала она, — на Оксфорд-стрит. — Через несколько секунд Филиппа снова довольно заулыбалась. — Значит, я тебя отвлекаю?
— И даже не представляешь, как сильно. — Он придвинулся к ней ближе. — Хочешь взять вожжи?
— Я же говорила, что не умею править коляской.
— Я буду рядом. Кстати, у Усику на редкость спокойный нрав. Поэтому я ее и выбрал.
Филиппа вопросительно взглянула на него.
— Ты выбирал кобылу так, чтобы я могла с ней справиться?
Губы Беннета скривились в усмешке.
— Поскольку у нас будет общее хозяйство, я решил, что так разумнее.
Филиппа почувствовала, как в груди разливается удивительно приятное тепло. Одна часть ее души ликовала, другая — ощущала глубокую тревогу.
— Надеюсь, ты не отказался от мысли отыскать свои дневники?
— Нет. Я постоянно, даже сейчас, пока мы разговариваем, разрабатываю стратегию поисков. Но уж извини меня, если я нашел нечто в данный момент более важное.
— Когда ты вернешь дневники, — сказала она, — то напишешь другую книгу? Которая затмит книгу Лэнгли? Уверена, есть множество открытий, о которых он даже не упомянул. Ваша экспедиция не могла быть всего лишь чередой героических поз. Она же рассчитывалась не как игра на публику?
— Такой она была для него, — ответил Беннет. — Но я ничего больше писать не стану. Если не считать деталей относительно того, кто что сделал, или сугубо научных наблюдений, о которых никто не станет читать, моя книга, по сути, была бы такой же.
— Из этого я могу сделать вывод, что ты хочешь использовать дневники только для шантажа ассоциации, а вовсе не для того, чтобы заставить Лондон снова уважать тебя.
Беннет пожал плечами.
— Я исследователь. И не мое дело, верит мне кто-то или нет. Пусть ученые мужи спорят. А дневники для меня важны, во-первых, потому что они мои, а во-вторых, потому что только они могут воздействовать на тех, кто решает судьбу следующей экспедиции.
— А мне все же кажется, что это позор, — спокойно проговорила она. — Я с таким удовольствием читала твои книги. Мне даже казалось, что я чувствую, как солнце обжигает кожу, когда читала о твоем первом путешествии к пирамидам.
— Ты же знаешь, я мог бы взять тебя с собой, чтобы ты увидела их своими глазами.
Филиппа нервно вздрогнула. Могла бы она отправиться в Египет переживать песчаные бури, сражаться с бандитами и страдать от жажды, для того чтобы увидеть столь потрясающее зрелище? Она сделала глубокий вдох и зажмурилась. Снова открыв глаза, она увидела устремленный на нее пристальный взгляд.
— Ой, здесь же надо повернуть, — поспешно заговорила она, хотя для выполнения этого несложного маневра еще было достаточно времени. — По Тоттнем-Корт-роуд, а потом прямо на Грейт-Рассел.
Когда они вошли в музей, Беннет больше не заговаривал о путешествиях, хотя Филиппе казалось, что именно эта тема незримо присутствует в любой их беседе. Ну почему за ней начал ухаживать именно величайший путешественник Англии?! И почему она постоянно тревожится, что разочарует его? С книжками все намного проще.
— Я никогда не был в Греции, — сказал он, вырвав ее из глубокой задумчивости.
Они находились в галерее Эльгинского мрамора [4].
— Мне нравится смотреть на эти скульптуры, — ответила она. — Но ты бы, наверное, оставил их в Парфеноне?
— Не знаю. — Беннет пристально уставился на ближайшую скульптуру. — Возможно, я бы прихватил с собой парочку. Они действительно очень красивы.
Филиппа взяла его под руку, и они медленно пошли по залам музея.
— Что это? — спросил Беннет, остановившись перед большим черным камнем с вырезанными на нем буквами и иероглифами.
— Это Розеттский камень. Его нашли люди Бонапарта. Многие пытались перевести надписи, но они сделаны, по меньшей мере, на трех различных языках, а расшифровать удалось приблизительно одну из них.
— Знаешь, это очень похоже на те проклятые декреты, которые обычно вывешивались в Испании. Те же приказы, повторенные на испанском, английском и французском. Только многословнее.
Один из стоявших вблизи мужчин издал возмущенный возглас и стал что-то возбужденно говорить своим коллегам. Филиппа старательно прислушалась — ей было в высшей степени любопытно, — но Беннет повел ее дальше, к африканской коллекции. Он быстро перечислил племена, которым принадлежали выставленные копья, — масаи, зулусы, туркана и самбару.
— А какое копье ранило тебя?
— Племени нгола, но я не сохранил это копье. — Он внимательно осмотрел копья. — Думаю, оно больше всего похоже на это, — указал он на выглядевший очень острым наконечник копья туркана.
— Бог мой! Я даже представить боюсь, как тебе было больно. — Ее глаза наполнились слезами. Одно дело — читать о вонзившемся в тело копье, и совсем другое — видеть это орудие. Оно было частью не книжного мира, а жестокой, чудовищной реальности. Только теперь Филиппа поняла, что могла бы никогда не встретиться с Беннетом.
— Не плачь, — шепнул он.
Ее сердце сделало какой-то странный кульбит.
— Как же мне хочется тебя поцеловать, Беннет! — воскликнула она.
— Я не собираюсь тебя останавливать.
Да черт с ними, с приличиями! В конце концов, это такая глупость! Она поднялась на цыпочки…
— Леди Филиппа! — возмущенно завопила Мэри. Филиппа подпрыгнула. Она совершенно забыла о присутствии горничной. Беннет постарался придать своему лицу невозмутимое выражение, хотя глаза его смеялись. Он протянул руку и поправил перчатку своей спутницы.
— Чертовски стыдно, — заявил он.
Беннет снова ругался в ее присутствии, но на этот раз Филиппа была с ним полностью согласна.
— Возможно, нам следует найти парк и все же устроить пикник, — сказала она.
— Только если ты попробуешь вести коляску.
— Согласна. — В конце концов, управлять коляской — менее устрашающая перспектива, чем путешествие на другой континент. Или потеря Беннета Вулфа, который не сможет отказаться от своих путешествий, а она слишком большая трусиха, чтобы его сопровождать.
Ему следует немого притормозить. Он слишком торопится. Беннет дал оставшееся яблоко Усику, глядя над головой кобылы на Филиппу, сидевшую на месте кучера. Она изо всех сил натянула поводья, как будто боялась, что кобыла улетит, стоит ей хотя бы чуть-чуть ослабить хватку.
— Не надо так напрягать пальцы, — инструктировал Беннет. — Я же держу ее под уздцы. Она никуда не денется.
— Я сумела довести коляску до парка и никого не убила. Ты уверен, что хочешь и дальше испытывать свое счастье? — спросила Филиппа, хотя уголки ее губ то и дело поднимались в довольной ухмылке.
— Только если ты хочешь. Честно говоря, я слегка удивлен, что Усику еще не перегрызла удила и не спаслась бегством.
— Очень смешно.
Внезапно Беннет почувствовал, как по спине побежали мурашки. Когда же он снова поднял глаза, Филиппа смотрела мимо него, а ее розовые щечки побледнели.
— Лэнгли, — выдохнула она.
Беннет обернулся. Лэнгли верхом на красивом гнедом скакуне направлялся прямо к нему.
— А, Беннет, — растягивая слова, проговорил он и на всякий случай остановился в некотором отдалении, хотя и был не один. Он всегда обладал обостренным чувством самосохранения. — Представь меня своей очаровательной спутнице.
— С удовольствием, если ты мне окажешь такую же любезность. — Отпустив Усику, он сделал несколько быстрых шагов и остановился возле колеса коляски, оказавшись между Лэнгли и Филиппой.
— Ах, да, ты же недавно приехал в Лондон. — Лэнгли указал на широкоплечего мужчину, очень уверенно сидевшего в седле. — Брэдли, лорд Фриззел. А это лорды Луис Хеджес и Уоррен Гастингс.
— Леди Филиппа Эддисон.