Удар по ягодице заставил взвизгнуть. Не больно, а странно и возбуждающе. Почувствовала, как головка коснулась входа.
– Я люблю тебя, Маша.
От резкого вхождения вскрикнула и дернулась вперёд, но меня крепко держали за ягодицы. Толчок, ещё толчок. Размашистые, жёсткие фрикции привели к финалу быстро. Сотрясающееся от оргазма тело рухнуло на постель, а Генри упал рядом, хотя я предпочла бы, чтобы он придавил меня своей тяжестью.
– С каждым разом я тону в тебе всё больше. Это нормально? – спросил Генри, целуя меня в лоб. Скромно, по сравнению с тем, что было. Но так необходимо.
– Ты обещал рассказать о том, что тебя тревожит.
– Маша, ты изверг. В такой момент ты можешь думать о чём-то постороннем? – возмутился муж, но глаза блестели искорками счастья и нежности.
– Я боюсь, что привыкну к такому взгляду, – выдохнула я. Захотелось плакать.
– Что такое? Даже не думай плакать, – сжал меня в объятиях муж. – Давай, я всё же скажу о своей проблеме? – попытался меня отвлечь Генри.
Я кивнула, неэстетично шмыгнув носом. Муж рассмеялся и чмокнул меня в нос. Ночь прошла спокойно. В объятиях мужа было спокойно и уютно.
Генри всё же поделился со мной своими опасениями. Рассказал, что нас пригласили на бал, и признался, что не хочет меня на него брать, чтобы не утомлять, ведь я болею. Это же другой город. Дорога в карете долгая. А самому ему ехать не хотелось.
Но я заверила его, что всё будет хорошо.
Рано утром выехали в Кардифф. Прибыли мы в день бала. Мы поселились в собственном доме. Это всё же лучше, чем в гостинице. Удалось урвать время для сна.
Затем несколько часов уделили моей подготовке. Ванна, одежда, причёска. От макияжа я отказалась. Не привлекала мысль покрыться сыпью от незнакомых смесей. Не сегодня, по крайней мере. Я и так никогда не использовала парфюмерию.
Генри занимался собой. На мне было то батистовое платье с бабочками, на плечи накинута кремовая шелковая шаль, вышитая по краю перистыми листьями серебряной нитью. Белые атласные туфли на тонкой подошве дополняли ансамбль. Генри надел чёрный фрак, белые брюки и чёрные, из тонкой кожи, сапоги. Немного был похож на кузнечика. Я вспомнила времена Наташи Ростовой. Шёлковый платок на шее был завязан в пышный бант.
Мы в полном боекомплекте для светского бала стояли у зеркала.
– Красивая пара, не находишь? – спросил Генри, вытаскивая из какой-то шкатулки, что он принес днём, отлучившись на час, колье.
– Что это? – задала я глупый вопрос. Но промолчать не получилось.
Серебряное колье с крупными бриллиантами украсило шею. Затем своё место заняли удлинённые серьги из комплекта и браслет. На безымянный палец муж мне надел кольцо с огромным розовым бриллиантом.
– Мне надо было это сделать раньше. Прости, что опоздал. Хотел подарить самое лучшее.
– Ты не опоздал. Только, вот боюсь, что я сейчас представляю лакомый кусочек для воров. Прямо, как окорок для гиен, – нервно рассмеялась я.
– Я рядом. Не волнуйся. Таких окороков сегодня будем много. Воров не хватит.
Глава 24. Бал
Генри
Я переживал за Машу. Когда я сказал ей, что должен появиться на балу, который состоится в Кардиффе, она сказала, что не может меня отпустить в террариум одного. Я так долго смеялся с её сравнения светского общества со скоплением змей, что жена дулась на меня весь день. Ехать в карете молча было скучно, поэтому пришлось просто целовать упрямую девчонку до тех пор, пока она не сдалась. Я чуть не разложил её на жёстком сиденье кареты.
– Я и так попу отбила о сиденье скамьи этого ездового корыта, что незаслуженно называется каретой, да ещё и локтем приложилась знатно, ещё и ты решил превратить мою кожу в шкуру леопарда? Пусти, – возмущённо отпихивалась она. Но ничего не имела против того, что жесткость скамьи заменили мои бёдра, а крепкие стены – моя грудная клетка. Правда, дальше поцелуев в деревянном ящике на колесах дело не пошло.
Я ругался на чём свет стоит, что пришлось воспользоваться услугами знакомого. Моя карета требовала ремонта, поэтому позаимствовал его транспорт. Доехали с горем пополам. Маша расспрашивала меня о людях, что должны быть на балу. По её словам, она не хотела выглядеть невежей или невоспитанной. А по мне так они сами должны быть счастливы, что познакомятся с такой интересной девушкой. Она не шла ни в какое сравнение с кислыми, жеманными куклами с ватой вместо мозгов. За редким исключением, конечно.
– Я не бывала на светских раутах. Не умею вести бессмысленные разговоры с подоплёкой, танцевать. Тебе будет стыдно за такую жену.
Я бы поверил ей, если бы не видел смешинки в глазах. Видно было, что она особо не переживает.
– Ты же меня защитить едешь от змеюк всяких. Зачем тебе вести бессмысленные разговоры с кем-либо? Да ещё и с подоплёкой? Это как? – поинтересовался я. Не зная общество, Маша прекрасно поняла его суть.
– Да ладно. Можно подумать, что я избегу расспросов, завуалированных под сочувствие и доброжелательность. Ты же богат, титулован, интересный мужчина в конце концов. Хотя, без первых двух пунктов твои мужественность, ум и благородство никому не нужны. Зачем хлеб, если можно давиться икрой и маслом. Зато ложками есть можно. А если напрямую, то неужели происхождение моей персоны не вызовет вопросов? Кто твоя жена? Мы об этом не говорим: нас всё устраивает, но от этого проблема не исчезает.
– Я не могу тебе опять предлагать притворяться кем-то ещё. Никому не должно быть дела, кто ты. Просто не отвечай на прямые вопросы. Я сам разрешу эту проблему, – уверенным голосом сказал я, а сам крепко прижал к себе жену. Казалось, что она исчезнет или её отнимут у меня.
Я врал себе и пытался успокоить её. Но Маша не поддалась моей уверенности. Она мягко вывернулась из моих объятий.
– Прости меня, пожалуйста. Я не думала, что всё так запутается. И предположить не могла, что ты мне понравишься, да и чувства Лиззи не на последнем месте. Упала, как снег на голову. Думаю, что твой вариант можно оставить. Побуду Кэтрин Эшли. Как бы мне не было это противно. Я не хочу, чтобы ты изворачивался и чувствовал себя неуютно перед этими снобами, – Маша поцеловала меня в щёку и пристально посмотрела в глаза. – Знаешь, что меня больше тревожит?
Я покачал головой, заглядывая в эти красивые тёмно-карие глаза.
– То, что ты можешь усомниться в моей честности. То, что ты можешь подумать, что я использую тебя. Если возникнет хоть капля сомнения, не смей это скрывать от меня. Я уйду. Просто исчезну из твоей жизни так же, как и появилась. Можешь мне поверить.
– Маша, милая, не смей так говорить! Мне не важно, откуда ты, кто ты. Ты моя. Я тебя нашёл и сделал своей не для того, чтобы отпустить. Слышишь?
Мне так стало страшно. Она говорила с такой уверенностью. В своей жизни я даже мужчин мало встречал, которые были так честны и уверенны в своих словах. Я нутром чувствовал, что она говорит от всего сердца.
– Я люблю тебя, дорогая. Если что-то тебя смущать будет, обещай, что расскажешь мне об этом прежде, чем что-нибудь решишь, – я целовал её губы, покрасневшие щёки, и с мольбой смотрел в эти глубокие глаза.
– Хорошо. Согласна, – улыбнулась она. Я с облегчением выдохнул.
Больше мы к этой теме не возвращались. Маша задавала вопросы, я отвечал. О войне, о моей учительской деятельности, о женщинах. Вот нашла, о чём спрашивать.
– Маша, серьёзно, ты хочешь об этом знать? – с изумлением и некоторой раздражительностью спросил я. Зачем ей это? Ещё обидится. Не поймёшь, что у этих женщин на уме.
– Не хочешь – не говори. Только, если хоть одна расфуфыренная мамзель подойдёт и скажет, что у вас любовь давно и надолго, пострадаешь ты. Я этого терпеть не буду. Пусть говорят, что я невоспитанная дикарка, – фыркнула жена.
– Ты ревнуешь? – не сказать, как меня это обрадовало.