Роман. Стоит без запасных частей!
Царь Леонид. Ну, балбес… Ослабеваю. Предлагаю тост за меня. Ослабевшего. Пользуйтесь.
Роман. Не устанем пить за Царя Леонида! Откуда все-таки у тебя это прозвище?
Царь Леонид. Это целая история. Сережа, о чем задумался?
Синицын. О божественном. Знаешь, Мария — Матерь Божья, — если разобраться хорошенько, тоже была матерью-одиночкой.
Роман. Таким женщинам, как Мария, не обязательно иметь под рукой старого плотника. Им пророка родить обязательно.
Синицын. Есть у клоунов такой испытанный прием: неожиданно, ни с того ни с сего, прервать на манеже действие и, будто бы вдруг забыв о партнере, уставиться на кого-нибудь из публики, на кого-нибудь из первого ряда. Самое верное — уставиться на женщину: они быстрее и легче конфузятся, а ты, клоун, все глядишь как завороженный — женщина начинает без толку суетиться, хихикать, цирк веселится от души, а если еще рукой махнет эдак: «уйди, дурак», тогда все просто в восторге. А ты тут начинаешь играть, что влюбился с первого взгляда, по уши влип, ног под собой не чуешь…
Роман. Вот так два года тому назад уставился он на белокурую девушку из первого ряда и погиб. Он влюбился сразу, с первого взгляда, и по уши влип, и ног под собой не чуял.
Синицын. Хорошо, Ромашка выручил. Оттащил на середину манежа. Еле репризу довели до конца.
Роман. А потом, кое-как содрав грим, бежали вдвоем через двор, высматривали ее среди валившей из цирка публики.
Синицын. Я тогда брюки прямо на клоунский костюм натянул и плащ застегнул под самое горло. Дурацкий вид.
Роман. А может быть, это к лучшему было: клоун ведь.
Синицын. Лесины родители были категорически против. Я-то их понимал, вернее, старался понять. Дочь известного академика Баттербардта замужем за клоуном. Если бы у меня было мировое имя, ну, скажем, как у Олега Попова. А то — Сергей Синицын.
Роман. Да, до недавнего времени директор цирка здоровался с нами через раз: «Извините, не узнал». И наконец, успех! Долгожданный, выстраданный.
Синицын. Но даже если успех, Лесе двадцать два года. Она только что окончила иняз с отличием, а мне жизнь уже успела влепить две троечки.
Роман. И фамилию Синицына Леся брать не захотела. Объяснила, что папе будет неприятно, если единственная обожаемая дочь откажется от своей фамилии Баттербардт. В цирке его стали называть «академик Бутерброд».
Синицын (Роману). Ты придумал?
Роман. Честное слово, не я.
Синицын. А раньше у меня было прозвище Птица.
Пауза. Роман и Синицын сидят задумавшись.
Царь Леонид. Что задумались, балбесы…
Синицын. Царь, ты все знаешь. Что мне делать, скажи.
Царь Леонид. С тобой, Сережа, не соскучишься.
Синицын. Это все?
Царь Леонид. Почему все? Еще кофе будем пить. По-турецки.
Картина четвертая
На авансцене Синицын и Роман.
Роман. А я тебе говорю, что ты идешь ночевать ко мне.
Синицын. А почему не ты ко мне?
Роман. Потому что я — не Буратино.
Синицын. При чем тут Буратино?
Роман. Помнишь, он попал в страну дураков? Так вот: твое Орехово-Борисово — это и есть страна дураков.
Синицын. Это как понимать?
Роман. Очень просто. Когда в Москве мороз, в Орехово-Борисово — оттепель. В Москве солнце сияет, в Орехово-Борисово — проливной дождь. В Москве академики живут, а в Орехово-Борисово — клоун Синицын.
Синицын. Трепач.
Роман. Я не трепач. Во мне умирает великий клоун. Такой грустный-грустный клоун. Выхожу на манеж, плачу, и все рыдают. Это мой идеал.
Синицын. Ты просто пьян.
Роман. Не важно. Главное, не промахнуться мимо своего подъезда. Знаешь, как я представляю себе рай? Сплошной подъезд вроде моего. Лифт, конечно, не работает. Ступеньки, которым требуется зубной врач. Полоумные кошки шмыгают. Постоянный запах кислой капусты, иногда для разнообразия паленой резиной пахнет, а иногда арбузами. На первом этаже какая-то подозрительная лужа — это обязательно! А я гуляю по лестнице и звоню в любую дверь. И за каждой дверью — Алиса!
Синицын. А я?
Роман. Ты, как друг, таскаешься по лестницам за мной. Разве не ясно?