Выход двенадцатый
Ну, Сергей Дементьевич Синицын, что тебе еще нужно от жизни? У тебя есть друг, который с тобой неотлучно и в радости и в беде. Ты мечтал о сыне, и вот он, сын Ванька, в твоем доме, который ты если еще не построил, то вместе с ним, с сыном, построишь обязательно. Обязан построить. А сколько людей так одиноко и кукуют всю жизнь. Одинокие члены кооператива. Дом, который построил жэк. И в конце концов, «люблю целую» — это тоже не пустяки. Тебе мало? Много просишь, клоун Синицын.
Твоя настоящая любовь — это цирк, без которого ты, как перегоревшая лампочка, никому не нужен.
— Это Ванька так буфет изуродовал? — Ромашка спросил.
— Нет, это я сам.
— Правильно! Надо увлекать детей личным примером. Очень педагогично.
Синицын заглянул к Ваньке. Ванька спал, сбросив одеяло. Синицын укрыл малыша и вернулся к Роману.
— Ромашка, что-то меня Ванька беспокоит. Странный он какой-то. Целый день спит.
— Не дергайся, Птица. Это он за меня отсыпается.
Ночью, после ухода Синицына, Роман не сомкнул глаз. Под утро — Алиса еще спала — тихонько вышел из дому и поехал к Димдимычу. Димдимыч ничуть не удивился его раннему появлению и, когда Ромашка все свои сомнения выложил, торжественно заключил:
— Камень ты мне с души снял, Роман. Спасибо, что приехал ко мне первому.
Потом Димдимыч потребовал у жены свой парадный пиджак с боевыми орденами и медалями и повез Ромашку в Управление госцирков. Там произошел неприятный разговор. Смысл его заключался в том, что артист Роман Самоновский — безответственный гражданин, который хочет сорвать зарубежные гастроли советского цирка.
И тут…
— Я Димдимыча таким никогда не видел. Вот тебе и говорящая статуя! Я даже перепугался, честное слово. И, по-моему, все там малость струхнули.
Димдимыч иссиня побледнел, рубанул кулачищем по начальническому столу так, что подпрыгнули все, какие там были, телефоны, и страшным голосом, каким, наверное, командовал: «Эскадрон, шашки к бою!» — закричал, что не позволит извращать честный поступок советского артиста Романа Самоновского.
— Любой ценой хотите галочку поставить?! — атаковал Димдимыч. — А того не понимаете, что топчете дружбу двух наших артистов, ломаете их партнерство, нужнее для советского цирка, для наших зрителей. — А потом Димдимыч опустился на стул и тихо сказал: — Если бы не святая дружба мужская, никаких этих гастролей бы сейчас не было, и цирка нашего не было, и нас с вами, товарищи дорогие… Это понимать надо.
И все Димдимыча поняли. Посовещались, созвонились и решили, что гастрольная программа и так блестящая, без коверного на этот раз можно обойтись.
Роман расцеловал Димдимыча в обе щеки, пожелал ему от обоих клоунов счастливых гастролей и помчался домой к Алисе.
— А что Алиса сказала?
— Алиса сказала, что ей нечем кормить собак, и погнала меня в магазин. А когда я пришел с продуктами, так меня хвалила, будто я не в магазин ходил, а по крайней мере летал в космос… Что же я? — Ромашка подскочил на табуретке. — Алиса сказала, что, если святая Мария согласится Ваньку покараулить, мы у нас поужинаем. Который час?
Кошачьи ходики показывали одиннадцать.
— Не может быть! — Роман сверил по своим часам. — Ну и здоровы мы трепаться! Мастера разговорного жанра. То-то я чувствую, у меня живот подвело.
— Буди Ваньку, — сказал Синицын, — он целый день ничего не ел. Сейчас я нам ужин сочиню. Царь Леонид тут кое-что пожаловал со своего плеча.
Роман прошел в комнату.
— Ванька, встань-ка! — весело выкрикнул Ромашка. И вдруг срывающимся, внезапно осевшим голосом позвал Синицына: — Птица, иди сюда, скорей!..
Синицын рванулся в комнату.
Ванька сидел в кроватке. Роман поддерживал малыша под мышки. Круглая Ванькина голова с торчащими во все стороны рыжеватыми вихрами бессильно откинулась на тонкой шее. Глаза были широко открыты и смотрели на Синицына одними белками, желтыми, без зрачков.
— Ванька! — как глухому, закричал Синицын, обхватил ладонями худенькие плечи и встряхнул малыша.
Ванька моргнул и уронил голову на грудь. Вдвоем перенесли почти невесомое тельце на большую кровать. Синицын никак не мог расстегнуть маленькие пуговки Ванькиной пижамы — тряслись руки. Потом припал ухом к Ванькиной груди. Сердце малыша не билось, нет, оно вздрагивало часто-часто, словно мячик катился по неровной поверхности.
— Роман, неотложку…
Роман исчез.
Синицын грел в ладонях Ванькины холодные ладошки. Потом перетащил его к батарее отопления, прижал ступни мальчика к трубам радиатора.
— Ванька, сыночек, ну скажи мне что-нибудь, Ванька…
Ванька не отзывался. Он был без сознания.
Комната наполнилась белыми халатами. Ваньку снова перенесли на большую кровать. Белые халаты быстро двигались по комнате, что-то спрашивали у Синицына, он отвечал, плохо понимая смысл вопросов, его переспрашивали.
Кто-то снял абажур с лампы, белый свет резанул по глазам, запахло больницей. Синицын все держал Ваньку за руку, не хотел отпускать. Ему казалось, что, если он отпустит холодные Ванькины пальчики, случится что-то ужасное, непоправимое…
— Ну-ну, товарищ папа, не надо нам мешать, дорогой… — И Синицын узнал румяного доктора, что пел тенором под мохнатой простыней.
Синицына оттеснили к окну. Белые халаты сомкнулись над кроватью. Врачи переговаривались тихо, отрывистыми фразами. Синицын увидел Романа. Ромашка стоял по ту сторону кровати, высоко над головой держа лампу, морщился от яркого света.
— Слушайте меня внимательно, товарищ папа.
Румяный доктор взял Синицына за пуговицу и близко глянул в глаза.
— Мы забираем вашего мальчика в больницу. Ему необходимо сделать переливание крови, срочно.
— Да, — сказал Синицын, — переливание крови. Я понимаю.
— Вот и прекрасно. У нас в машине места для вас, увы, нет. Придется добираться самим. Это недалеко.
— У нас есть машина! — выкрикнул Роман.
— Полный вперед! — сказал врач.
В больничном дворе Синицын едва не врезался в красные тормозные огни врачебной машины.
Когда подавал назад, чтобы санитары смогли вытащить носилки, на которых лежал Ванька, Синицын увидел в свете фар у подъезда одинокую женскую фигурку. Женщина, прикрыв глаза ладонью, пошла к машине.
— Алиса, — сказал Ромашка, — я ей звонил.
Когда он успел?
Носилки уже скрылись в подъезде.
— Нельзя, нельзя. — Дежурная нянечка, растопырив руки, загородила собой коридор.
— Мы с этим мальчиком, — сказала Алиса. — Мы его родители.
— Что-то вас больно много, родителев. Обождите-ка, я спрошу Ивана Ильича.
Нянечка сняла телефонную трубку и набрала три цифры непослушным пальцем.
— Занято у них в ординаторской.
Ждали в молчании. Нянечка их разглядывала.
— Кто это — Иван Ильич? — спросила Алиса.
Дежурная, не отвечая, снова набрала.
— Иван Ильич? Это дежурная, тетя Зоя. Тут родители, значит, мальчика, что сейчас привезли, так я… Слушаюсь, Иван Ильич! Сичас… сичас…
Она шваркнула трубку на рычажок.
— Обоих родителев требуют… срочно.
— Я останусь, — сказал Роман.
Ему на руки сбросили пальто и шубку. Накинув поданные нянечкой белые халаты, Синицын и Алиса побежали в глубь коридора.
— Не шибко, не шибко, — отдуваясь, бормотала нянечка. — Сердце у меня… того…
В ординаторской, квадратной чистой комнате, за затиснутым между шкафами столом сидел у телефона лысый человек в белом халате. Очки сползли на кончик носа, усы торчком, белая бородка клинышком.