Последняя реплика вызывает гомерический хохот, и мы все дружно ржем. Представляю я, как Царевич с собой рюкзак антисептика берет и обрабатывает им десять квадратных метров территории, чтобы задницу туда пристроить.
— Ты, главное, свои кроссы белые за триста баксов не надевай, и норм будет, — с невозмутимым лицом выдает Левша и снова на танцовщиц смотрит.
— И в чем же прикажешь туда ехать? Может, мне еще на рынок за галошами меховым сгонять? — он это на таком серьезе выдает, что мы опять ржать начинаем.
В этом весь Царевич. Брендовый шмот и стерильность — вот его стихии. Все остальное вызывает просто панические атаки. Да тяжело ему в жизни придется!
Закрываю тему с летними приключениями, обвожу всех взглядом и спрашиваю:
— Как подготовка к олимпиаде?
— Продвигается, — басит Левин, и я вижу, как недовольно заостряются его скулы. Так всегда происходит, когда его что-то беспокоит. Неужели терки с ректорской дочкой?
Головой киваю и на Кира смотрю. Тот рожу кривит и раздраженно высекает:
— Мне, конечно, не так повезло, как тебе и Левше, но Григорьева меня хвалит, — а потом передергивает плечами и добавляет, — ну, страшная, твою мать, слов нет!
После его слов Макар Царев вообще фыркает и громко заявляет:
— Страшная? А давай на Конева махнемся. Этот прыщавый очкастый дрищ из меня вообще скоро импотента сделает.
— Чё, Царевич, не стоит на него? — в притворном ужасе с явным подколом спрашивает Водянов.
— Что ты, Кирюша, — не теряется Макар. — Верен тебе одному.
— Сука! — рычит Кир и кидает в того подушкой.
На этом свой долг, как капитана команды считаю исполненным и закрываю тему.
Посидев еще полчаса, понимаю, что мне тут совсем не по кайфу. Парни с девчонками обжимаются, а мне своя нужна. Моя Яся! Встаю с дивана, жму руки и иду на выход. Парни разочарованно гудят и подкалывают, а я им выставляю средний палец и пилю домой.
Лучше один побуду или Яське позвоню. Черт! Превращаюсь в подкаблучника. Но вроде не смертельно. Мне по кайфу, что у меня Ясная девочка есть. Ни за что не поменяю ни на одну яркую телку из прошлой жизни. Все исчезли для меня. Остался только мой Сверчок. Только мой!
С этими мыслями еду домой и поднимаюсь в квартиру. Иду не спеша, периодически заглядывая в телефон в ожидании сообщения от Яси. Только она все не пишет, и это уже начинает напрягать.
Когда выхожу из лифта, чуть на задницу не плюхаюсь. Под моими дверями сидит та, о которой я мысли весь вечер гоняю. Она сидит на полу, обхватив согнутые колени руками и уткнувшись в них лицом.
— Яся? — осторожно за плечо ее трогаю, понимая, что она, кажется, уснула.
Девчонка вскидывает голову и моргает заспанными и зареванными глазами. Какого хрена?
— Яся, что случилось? — приседаю рядом на корточки, а она сразу овивает мою шею руками и хлюпает носом. — Тебя обидел кто-то? Что ты молчишь?
Сердце в такой панике заходится от ее слез. А она, словно продолжая мою агонию, только всхлипывает мне в шею и слезами заливает. На руки ее поднимаю и открываю дверь ключом. Заношу девчонку сразу в комнату и начинаю руками ощупывать. Ну вот чего она молчит!
— Яся? — рычу от беспомощности.
Она судорожно выдыхает и вытирает нос рукавом кофты, словно маленький ребенок. Обнять ее хочется после такого, но я держусь, понимая, что она тогда снова заплачет.
— Кажется, твое желание исполнилось, — судорожно шепчет она и даже смеяться пытается.
— Какое? — ни хрена не понимаю, но честно пытаюсь.
— Я теперь бездомная. Бруно выгнал меня из дома, потому что ему соседи рассказали, что видели, как мы целуемся.
Ноги подкашиваются и я рядом с диваном прямо на пол сажусь.
— И все? — шепчу потрясенно. — Ты из-за этого, что ли, так плачешь?
Она на меня глаза свои мокрые вскидывает и удивленно спрашивает:
— Этого мала? Мне жить негде, — и снова любимое личико искажается от попыток сдержать слезы.
— Ну, блин, ты, Сверчкова, даешь! Я думал, что-то плохое случилось. Чуть инфаркт не словил!
Она плакать перестает и на меня недоуменно смотрит, а потом, громко и судорожно всхлипнув, спрашивает:
— Не случилось?
На ноги подрываюсь и ее поднимаю. В объятиях сжимаю со всей дури и кружить начинаю, а потом радостно воплю:
— Так нет же! Жить есть где. Здесь! Со мной! Это даже лучше, чем я мог себе представить. Думал, тебя на время отпускать ко мне будут, а тебя насовсем отдали?
Яська улыбается и обнимает меня за шею. Но потом, видимо, что-то там придумав в своей светлой голове, решает обломать мне все веселье.
— Я не могу жить у тебя.
— Почему?
— Это неправильно.
— Почему? — нет, я правда не понимаю, что в этом неправильного.
— Потому что у меня нет денег, и я не смогу за себя платить.
Замираю, впадая в ступор, и даже руки чуть разжимаю. Смотрю на нее, как на второе пришествие и сразу не нахожусь, что сказать. А Яся, видимо, по-своему растолковав мое замешательство, продолжает:
— Ты сам студент и сидишь на шее родителей. А тут еще я со своими пробл…
— Так, стоп! Остановись, — наконец, прихожу в себя и пресекаю ее рассуждения. — Во-первых, ни на чьей шее я не сижу уже как с восемнадцати лет. Это моя квартира. Я купил ее на свои заработанные деньги и содержу себя сам. И тебя я буду содержать сам! Это ясно⁈
Она смотрит на меня во все глаза и тихонько кивает головой, только в ее взгляде столько вопросов, что решаю сам ответить на несколько.
— Ничем противозаконным я не занимаюсь, если ты об этом подумала. На восемнадцать лет отец Кира уговорил наших родителей подарить нам помещение под клуб. Он предложил его пока поддерживать своими силами, а потом, когда мы будем готовы им управлять, передать в постоянное пользование. Только я предложил другой вариант. Мы продали это помещение и вложили в акции одной маленькой, но хорошо развивающейся компании. Через год мы отбили деньги и вложили в другие проекты. К четвертому курсу каждый из нас имеет то, чем всегда хотел заниматься. У Царева сеть салонов красоты. Левин занимается тачками. Водянов вложил в клубный бизнес отца и получает с него дивиденды.
— А ты? — пораженно шепчет Яся.
— А я продолжаю зарабатывать тем, что вкладываю в предприятия. Покупаю их и перепродаю с большей прибыльностью.
— Так вот откуда ты так хорошо знаешь экономику?
Покорно киваю головой, наконец признаваясь в том, что скрывал от нее столько времени. Тупым я никогда не был. Математику и все точные науки схватываю на лету. А гуманитарные изучаю для души и общего развития. Просто я никогда это не афиширую, прикрываясь личиной эдакого спортсмена с мышцами и минимум интеллекта. Бессовестно пользуюсь этим преимуществом, когда заключаю разного рода сделки. Нельзя недооценивать противника! Но Ясе я врать не хочу, поэтому честно говорю:
— Ну, я, в принципе, и IT-программирование знаю неплохо, да и в философии шарю.
— Так зачем же тогда тебе я?
Хороший вопрос! Смотрю в ее доверчиво распахнутые, но недоуменные глаза, а у самого сердце на полных оборотах махает, пытаясь проломит грудину. Никогда такого никому не говорил, да в принципе, и не собирался, но тут… Тут понимаю, что если не скажу ей правду, себя уважать перестану. За трусость в первую очередь и за слабость — во вторую. Поэтому, как на соревнованиях, абстрагируюсь от всех посторонних звуков. Сосредотачиваюсь только на ней. В голове идет отчет и… сирена!
— Затем, что я люблю тебя!
Глава 26
Моей бы маме да такого зятя.
©Ясинья Сверчкова
«Затем, что я люблю тебя». Гоняю это признание в голове на повторе бесчисленное количество раз. Глеб Юсупов признался мне в любви. Офигеть!
Правда ответить взаимностью я не успела. После этого признания мы так долго целовались, что губы онемели. Если бы не звонок от мамы, прервавший это безумие, я бы, наверное, сама Глеба изнасиловала. В голове такой шум стоял, что с трудом сообразила, как на телефон ответить: