Хочется заорать в голос. Завыть зверем. Упасть замертво. Больше всего на свете мне хочется вложить свою ладонь в его, но я не могу. Либо погибну сама, либо погублю его.
— Нет, — выдыхаю еле слышно и мотаю головой.
— Ясь, хватит. Не паникуй. Мы найдем выход. Я никуда не поеду. Мы вместе останемся. Слышишь меня, малыш? — его голос срывается.
Он почти умоляет меня. В глазах этого красивого исполина я вижу влагу и еще больше загибаюсь от пожирающей меня боли.
— Нет. Уходи. Все кончено, — удается вытолкнуть из себя каким-то чудом. — Ты должен уехать.
— Прекрати, Яська, — шепчет он устало. — Юристов наймем. Решим вопрос. Я люблю тебя. Ты моя! Слышишь! Хватит ерундой страдать. Поехали, пожалуйста.
Глеб качается на пятках, а потом в два шага подлетает ко мне. Он берет лицо в свои теплые ладони, и меня словно к электричеству подключают. Позволяю себе секунду этой слабости. Наслаждаюсь мгновением. Втягиваю жадно ноздрями любимый запах и… делаю шаг назад.
Краем уха улавливаю возмущенные возгласы за спиной и топот ног. На крыльцо выскакивает Тиль, готовый в любую минуту броситься мне на помощь. Страшная по своей жестокости мысль мгновенно приходит в голову, и я поднимаю воспаленный, измученный взгляд на Глеба.
— Я не люблю тебя. И никогда не любила. Думала, что смогу, но не получилось. Мне хотелось приключений, и я получила их с помощью тебя, — каждое слово как предсмертный хрип. Голос дрожит, но каким-то чудом я не плачу, а снисходительно смотрю в глаза своей жертве, которую собираюсь добить. — Все кончено, Юсупов!
— Ясь, глупости не говори! — рычит Глеб и переводит взгляд на Тиля. — Это что еще за хрен?
— Это Тиль. Он приехал поддержать мою семью, и я вдруг поняла, как сильно по нему скучала. Мы переспали, Юсупов. Ты не тронул меня, а у Тиля с этим проблем не возникло.
Знаю, что это конец. Этих слов он никогда мне не простит. Не в этой жизни и не в следующей. Для Глеба я всегда была на пьедестале и теперь сама же себя с него и столкнула.
Глаза Юсупова привычно наливаются кровью, и он шагает в сторону Тиля. Но я преграждаю ему дорогу и спокойно говорю:
— Не смей его трогать, Юсупов. Ты проиграл. Я выбрала его.
Тиль бедняга, может быть, что-то и готов ответить на мое возмутительное заявление, но он только глаза таращит и начинает привычно лепетать на немецком. Выдыхаю от облегчения и, собрав последние силы, вонзаю нож лжи по самую рукоять:
— Уезжай, Глеб. Я не стою того, чтобы ради меня в тюрьме сидеть. Я больше не ангел и больше не невинна. Мне понравилось, — а после этого еще и улыбаюсь.
Или мне кажется, что я улыбаюсь. Чувствую, как лицо растягивает болезненная гримаса, но продолжаю делать вид, что мне весело. Вижу, как в глазах любимого гаснет свет и их заполняет тьма. Тьма, которую я сама туда запустила.
Пусть так! Зато он будет свободен!
Юсупов сжимает челюсть, переводит убийственный взгляд с Тиля на меня и вдруг упирается мне лбом в переносицу. Не выдерживаю. Всхлипываю. Понимаю, что в последний раз он до меня дотрагивается. Орать хочется, чтобы не верил ни единому моему слову. Выть. Волосы на себе рвать. Но я молчу. А он тихо сипит:
— Зачем ты мне врешь? Скажи, что это неправда!
У меня все внутренности перетряхивает. Кости трещат, вены в жгуты завязываются, сосуды лопаются. Сердце, как маховик, наматывает на себя сгустки крови и с болью бухает в грудной клетке. Из последних сил из себя слова выжимаю, но добиваю:
— Я никогда не вру, Юсупов! Ты забыл?
Глеб замирает. Каменеет и, кажется, перестает дышать. Он словно глыба льда. Чужой и… Больше не мой!
— Ты была моим любимым компасом, который вел меня к свету. Ты же снова толкнула во тьму. Что же ты наделала, Яська?
Не могу больше сдерживаться. Как только Глеб разворачивается и уходит, поворачиваюсь и захожу в дом. Тиль заходит следом и прикрывает дверь. Замираю на мгновение, чтобы в следующее мгновение завыть, словно раненый зверь, и уже привычно отключиться.
Глава 31
Подвел меня мой любимый компас!
©Глеб Юсупов
— Давай, Глебыч, научи там пиндосов, как правильно нужно плавать, — старается хохмить Кир, но при этом рожа у него сосем не веселая.
Мы в аэропорту. Уже объявили посадку и я прощаюсь со своими бро. На целый год!
— Ладно, держитесь тут. Не проигрывайте! А то Роднин меня проклянет, — тоже пытаюсь шутить, да что-то только ни фига не получается.
Мужики с хмурыми лицами жмут мне руку, желая всякой фигни. Прекрасно понимаю, что не от вселенской радости, но надо двигаться дальше.
— Я там тебе в рюкзак антисептик положил. Пользуйся, если чё, — Царевич в своем репертуаре, но после его слов мы даже ржем чуток.
— Спасибо, Мак. Самое ценное отдал, — подкалываю, конечно, но он только головой кивает.
— За тачками моими присмотри, — толкаю Левину.
Он лишь закатывает глаза. Мол, мог бы и не говорить, но вслух произносит:
— Само собой. Все в лучшем виде будет.
— Кир, к тебе у меня личная просьба будет, — смотрю на парней, и те, понимая без слов, отходят в сторону.
Достаю из рюкзака упаковку лекарств, которые мне сегодня передала мать. Она, конечно, сопротивлялась, хотела даже на попятную пойти, но я не дал.
— Надо эти лекарства Ясинье передать по-тихому.
— Да твою мать, Князь! На фиг ты…
— Так надо, Кир! — перебиваю поток его возмущения. — Она с ними нормально жить сможет.
— Понял, — выдыхает шумно.
— Отправлять буду регулярно, но не говори, что от меня, — произношу ровно, без лишних эмоций. — И пригляди там за ней.
— Да понял я. Понял!
Кирюха явно недоволен, но мне не отказывает. Чтобы не произошло между мной и Ясной, это только наше дело. Чтобы она не натворила, чувствую за нее ответственность. Простить ее не смогу, но мстить точно не собираюсь. Дурочка она еще молодая. Сломалась от всего того, что случилось в последнее время. Не выстояла. Подвел меня мой любимый компас!
— Все, чуваки, увидимся через год! — воплю на весь аэропорт.
Парни тут же подхватывают и начинают скандировать во все глотки, пока их охрана не прогоняет:
— Князь! Князь! Князь!
Поворачиваюсь и иду на посадку. Нахожу свое место около иллюминатора и, усевшись в кресло, смотрю на здание аэропорта. Стюардессы убирают трап и закрывают все выходы. Самолет начинает выруливать на взлетную полосу, лениво лавируя между белой разметкой. В последний раз поднимаю глаза и… Вижу ее! Одинокая, худенькая белокурая девушка-мечта с тоской смотрит, как железная птица взмывает вверх и уносит меня прочь из ее жизни…
Бруно жестоко окунает меня в реальность,
как в бачок с дерьмом.
©Ясинья Сверчкова
— Ясинья, зайди в мой кабинет, — раздается голос Бруно, когда я незаметно пытаюсь пройти мимо дверей.
Сегодня Глеб улетает. Знаю, что нам нельзя видеться, но ни проводить его не могу. Пускай тихонько. Пускай он не узнает. Но я должна его увидеть. Во мне практически не осталось жизни. Бледная, серая, несчастная тень. Хожу, как приведение по дому, не желая ни с кем разговаривать. Вчера, к счастью, улетел Тиль, тем самым освободив меня от необходимости общения с ним. После той ужасной лжи, что я сказала Глебу, видеть своего друга детства больше не хотелось.
Мама в обед уехала за какими-то диетическими продуктами для меня, в надежде накормить, а мы с Бруно остались в доме вдвоем. Отчим все еще работает из дома. Его больничный продлили из-за не заживших швов.
С ним мне разговаривать вообще не хочется. Но и вступать в открытый конфликт я не могу, пока не улетит Глеб. Не желаю давать ему ни единого повода передумать и снова отнести заявление в полицию.
Поэтому, когда он окликает меня, терпеливо выдыхаю и прохожу в его кабинет.
— Присаживайся, — он указывает мне рукой на кресло перед столом, за которым он сидит, и я осторожно опускаюсь на самый краешек. — Хотел с тобой поговорить о том инциденте, который произошел между нами.