— Гронвуд?
Я знал, что некогда это было наше имение, конфискованное после мятежа отца. Выходило, что его вернули?
Епископ Радульф взялся пояснить:
— Леди Риган не была бедной невестой, когда Этельстан женился на ней. И она выкупила эту землю для мужа, внеся в род в качестве приданого. Так что Гронвуд теперь у Армстронгов. Если она, конечно, не пожелает его вернуть.
Вернуть? По закону она имела право забрать назад свою брачную долю, но такой оборот меня никак не устраивал. Лучшего места, чем Гронвуд, для постройки крепости нельзя было и пожелать. Имение находилось на возвышенности, расположенной в стороне от заболоченных низин фэнов[18], на берегу живописной реки Уисси. К тому же недалеко от Гронвуда начинались леса — прекрасный материал для строительства. И если вдова брата не уступит мне Гронвуд по сходной цене...
Про себя я решил, что женщина, сумевшая ужиться с моим отцом и женить на себе юношу на семь лет моложе, — не иначе как хитрая бестия. И мне не так-то легко будет её уломать.
Мы встретились, когда я на другой день прибыл в бург Незерби. Конечно, саксонский бург не мог произвести впечатление на человека, который видел каменные громады Моавского Крака, Сафарда и Крак де Монреаль[19]. И всё же Незерби выглядел внушительно. Усадьбу окружал двойной частокол из заострённых брёвен, а ворота охраняла бревенчатая дозорная вышка. Далее виднелись крытые тростником кровли с вырезанными ещё по датскому обычаю головами драконов на стыках. Усадьба Незерби была замечательна не своей архитектурой, а размерами. Частоколы охватывали значительное пространство с несколькими дворами и хозяйственными постройками. Всё это было знакомо мне с детства, и сердце моё застучало где-то у самого горла. Я вернулся домой.
Первыми нас заметили женщины, возвращавшиеся от реки с корзинами белья. Они поставили свою ношу на землю и бегом кинулись к воротам, громко крича. И тут же раздался звук рога, крики, целая толпа слуг выбежала навстречу.
Мы проехали по перекинутому через ров мосту, проскакали под аркой деревянной башни и остановились во дворе, где раздался хор приветствий. Я узнавал кое-кого из челяди, но большинство были незнакомые мне лица. Что не мешало им орать и радостно приветствовать меня по старой саксонской традиции, уходящей ещё в древние патриархальные времена, когда господин и его люди жили одной семьёй. По крайней мере, в моих саксах ощущалась искренняя привязанность, без той забитости и раболепия, какие я столь часто видел в других краях.
Я заметил Пенду, пробиравшегося ко мне сквозь толпу. Как ни в чём не бывало он с ходу заговорил о делах: товары распакованы и прибраны, лошадям отведены лучшие стойла, а всем остальным распорядилась леди Риган.
— Она толковая девка, — лаконично закончил свою речь мой верный спутник, а высшей похвалы женщине он не мог и подыскать.
«Толковая девка», как и положено хозяйке, стояла на крыльце дома. Вид у неё был такой, словно она вот-вот лишится чувств. Но пока я спешивался и шёл через двор, женщина уже взяла себя в руки, даже выдавила некое подобие улыбки.
«Как она некрасива», — было первой моей мыслью. А второй: «Как элегантна».
Вдова моего младшего брата оказалась низенькой коренастой толстушкой. Лицо круглое, с грубыми, почти мужскими чертами, кожа пористая, с нездоровым жирным блеском. Хороши были только глаза — выразительные, тёмно-карие, почти чёрные. И одевалась она с изяществом дамы, привыкшей жить при дворе. Траурные тона её вдовьего одеяния оттеняла шапочка из белого полотна, плотно облегавшая щёки и подбородок, поверх которой было накинуто покрывало из мягкой чёрной шерсти, крупными складками ложившееся на плечи и спускавшееся почти до земли. Из украшений — только застёжка у горла. Леди Риган выглядела скорее как саксонка, но как дама самых благородных кровей.
Приняв у служанки окованный серебром рог, она с поклоном протянула его мне:
— За встречу и ваше возвращение домой, сэр Эдгар.
Чтобы показать, что вино не отравлено, она сделала традиционный глоток. Я же с удовольствием допил родной пенный эль и проследовал в дом. Всю его центральную часть занимал обширный зал. Пол был глинобитный, но застланный свежим тростником. Посредине располагались два больших открытых очага на каменных подиумах. В них горел огонь, дым поднимался к открытым наверху отдушинам. Сам зал был такой ширины, что поперечные балки подпирались резными столбами — это создавало впечатление, словно мы в храме. На стенах под скатами кровли располагался ряд окон, закрытых сейчас ставнями, как и полагалось в холодное время. Вдоль них шли галереи на подпорах, на которые выводили двери из боковых покоев и спален.
Здесь уже всё приготовили к моему приезду. Столешницы сняли со стен и установили на козлах буквой «п». Главный стол, накрытый скатертью, располагался по центру на небольшом возвышении, а за ним стояло кресло хозяина — я узнал кресло отца с высокой округлой по верху спинкой. А за ним на стене я увидел уже повешенный яркий ковёр из тех, что привёз с Востока.
Леди Риган проследила за моим взглядом и, похоже, смутилась.
— Я не имела права вешать его здесь без вашего позволения. Но когда я распаковывала товары, то решила, что там ему будет самое место — и от копоти очагов далеко, и как раз на виду. Но если вы прикажете убрать, я выполню вашу волю.
Но я не стал ничего менять и как можно мягче поблагодарил её. Она, вдова, не родившая ребёнка, словно чувствовала себя чем-то лишним в доме, куда вернулся его настоящий хозяин. По нашему саксонскому обычаю, я должен был выделить ей её вдовью часть наследства, по нормандскому — только вернуть приданое. Но своё приданое она превратила в Гронвуд, и я не знал, как мне заговорить об этом.
Риган вела себя несколько нервно — то начинала привычно распоряжаться, то вдруг принималась спрашивать моего разрешения на все подряд. Узнав, что я хочу обмыться с дороги, она тут же отвела меня в боковой придел дома, где уже была приготовлена лохань, а на огне грелись котлы с водой. Действительно предусмотрительная особа. По традиции, хозяйка дома мыла гостя. Но я был и гость, и хозяин, а она госпожа, оказавшаяся в роли приживалки. Поэтому мы не знали, как себя вести, пока я в конце концов не разделся и не сел в лохань. И тут заметил, что Риган стоит в углу, прижав к себе кувшин. Она так глядела на меня, что я смутился. И скрыл смущение за скабрёзной усмешкой.
— Что, вам есть на что поглядеть, миледи?
Это было грубо и зло. Риган залилась краской.
— Я просто... — она набрала в грудь побольше воздуха. — Я никогда не видела такого сильного мужчину.
Она добавила в лохань ароматной воды, не глядя на меня, стала намыливать ветошь.
— Вы очень схожи лицом с Этельстаном, сэр, — негромко заговорила она через минуту. — Когда вы только въехали во двор и сняли шлем, мне даже плохо стало, так вы схожи. Но он всегда был таким мальчиком, мой милый муж... — совсем тихо докончила она.
Я молчал. Сам помнил, что Этельстан был слабым и болезненным. Риган же была крепкой, здоровой женщиной. Почему же она не понесла от него?
— Сколько лет вы прожили с моим братом?
— Три года. И это были лучшие годы в моей жизни.
И это говорила женщина, всю жизнь проведшая при дворе знатных особ и, по слухам, наперсница и подруга императрицы Матильды! Выходит, всё это ничего не значит по сравнению с жизнью в старом бурге вместе с больным мужем и ворчливым свёкром. И в её голосе звучит искреннее чувство.
Но всё же я был циником, и в голову полезли всякие подозрения: я походил на Этельстана, но я здоров, крепок, я стал хозяином в усадьбе, которую она три года считала своей. А у норманнов есть обычай, по которому один из братьев умершего должен жениться на его вдове, если не хочет, чтобы её приданое или вдовья часть ушли из семьи. Не рассчитывает ли на это Риган? И чтобы расставить все по местам, я сказал, что помолвлен с единокровной сестрой её былой госпожи, Бэртрадой.