Она изменилась. В ней не осталось ничего детского — того, что некогда так умиляло меня. Затаив дыхание, я смотрел на неё, и мне казалось, что глаза мои никогда не видели ничего более прекрасного.
Гита Вейк! Передо мной стояла восхитительная молодая леди, державшаяся среди почтенных купцов из-за моря независимо и свободно. И уверенности в ней было ничуть не меньше, чем у Бэртрады. Богатством одежд она также не уступала графине. Голову Гиты покрывала завязанная на саксонский манер шаль, изящные складки которой удерживали на уровне ключиц две богатые броши; платье на ней отвечало европейской моде — узкое блио голубого тонкого сукна со шнуровкой на спине и обвивающим бёдра тёмно-синим бархатным поясом, расшитым серебром и речным жемчугом. Таким же расшитым бархатом были подбиты её широкие ниспадающие от предплечья рукава. Сочетание голубого и глубокого синего подчёркивало её красоту — в этом наряде Гита выглядела настолько прекрасной, что я ощутил восхищение и... желание, такое сильное, что отозвалась каждая мышца в моём теле.
Из дома тем временем вышел стройный смуглый мужчина — и я узнал Ральфа де Брийара. Француз нёс кувшин с вином, и тут же, раздав фламандцам чаши, принялся наполнять их. Сей рыцарь прислуживал Гите не хуже, чем некогда моей супруге. Я заметил, как Гита поблагодарила его нежной улыбкой... И вспомнил, что Пенда прочил именно этого безземельного рыцаря в мужья для моей подопечной.
Но я уже знал, что никогда не позволю этому произойти.
Должно быть, глаза мои горели, как у оголодавшего волка в засаде, Гита внезапно начала оглядываться, словно её что-то обеспокоило, — и тут наконец заметила меня. Улыбка сошла с её лица. Она сказала несколько вежливых слов фламандцам и, оставив их с Ральфом, направилась ко мне.
— Да пребудет с вами благословение Небес, милорд, — она склонилась в поклоне с грацией, которая сделала бы честь и самой изысканной нормандке. — Прекрасный день, не так ли? И ярмарка в Гронвуде отменная.
Что это был за разговор? Ничего не значащие слова — поздравления в связи с моим благополучным возвращением из-за моря, мои вопросы о продаже шерсти и её уклончивые ответы... Чтобы сломать лёд официальной холодности, я спросил о нашей дочери — единственном, что нас ещё связывало. Гита шутливо ответила, что девочка здорова и прелестна, но было бы безумием брать её с собой в Гронвуд на торги — слишком уж тут шумно и людно.
— И всё-таки я хотел бы повидать Милдрэд, — настаивал я.
— Разумеется, я не могу запретить вам это, милорд, — проговорила Гита после некоторого колебания. — Когда у вас найдётся свободное время, будем рады видеть вас в Тауэр-Вейк.
Ну что ж, по крайней мере теперь у меня было её приглашение. А Гита вновь заговорила о торговле — о том, что привезла на ярмарку свыше полутора сотен тюков шерсти, которые обошлись ей в двести фунтов, но рассчитывает сбыть товар не меньше чем за четыреста. И тут же, взглянув на поджидавших её фламандцев, заторопилась и принялась извиняться, что её ждут дела.
Я молча склонил голову, разрешая ей удалиться. Эта гордая, прекрасная и невозмутимо спокойная женщина совершала сделки, не уступающие моим, и, разумеется, ни в малейшей степени не нуждалась в опеке. Пенда прав — граф Норфолк нужен ей только для того, чтобы подыскать достойного мужа.
Мужа? Да я скорее снова облачился бы в плащ тамплиера и отправился воевать с сарацинами, лишь бы уклониться от выполнения этой части своих опекунских обязанностей!
Подавленный, я побрёл к замковым воротам. Миновал первый двор, и у вторых ворот нежданно встретил Хорсу. Он стоял, опираясь спиной на цепь опущенного моста и поглаживая сидящего на его руке сокола в клобучке. Несмотря на жару, Хорса был в длинной накидке из белой овчины поверх простой туники без рукавов, его голые до колен ноги обвивали ремни грубых башмаков. Прямо тебе сакс из тех времён, когда про битву при Гастингсе и слыхом не слыхивали.
Я что-то пробормотал насчёт того, что охотничьи птицы ныне как никогда в цене, — я готов был толковать с Хорсой о чём угодно, только не о том, ради чего он явился в замок. Я не мог и не хотел это обсуждать. Однако Хорса последовал за мною во внутренний двор.
Он был одним из самых почитаемых танов в Норфолке, но не из числа тех, кого я бы пригласил к себе на пир. Его бунтарское прошлое было ещё у многих на слуху. Поэтому, чтобы случайно не столкнуться с кем-либо из нормандских гостей, я попросту опустился на широкую ступень крыльца главной башни и сказал, что готов его выслушать.
Я взглянул на его лицо — и что-то дрогнуло в моём сердце. Хорса с годами всё больше походил на моего отца. Он начал лысеть, его лоб и темя оголились, и только сзади на плечи ниспадали длинные русые пряди. Мой отец выглядел почти так же, как и мой брат, — я сказал «брат», ибо уже не имел сомнений, что мы от одного корня. И оба влюблены в одну и ту же женщину. Между братьями такое бывает. А теперь мне предстояло выслушать его просьбу отдать Гиту Вейк ему в жёны.
Это было далеко не первое его сватовство к моей подопечной. В первый раз он имел неосторожность обратиться с этим к Бэртраде. Тогда всё у них могло бы сладиться — я бы вернулся и с горечью узнал, что Хорса с благословения моей супруги завладел моей возлюбленной... Вряд ли мне удалось бы доказать неправомочность такого брака — Бэртрада в ту пору была в любимицах у отца... Но при чём тут былое, если Хорса — вот он, стоит передо мной, разглагольствуя о том, что леди Гите отнюдь не приличествует в её возрасте жить в одиночестве, а он готов оказать ей честь и взять хозяйкой в свой бург Фелинг.
— И если вы действительно желаете своей подопечной добра, так вам и следует поступить, — закончил Хорса свою речь с такой надменной самоуверенностью, что я едва сдержался, чтобы не влепить ему оплеуху.
— Ты это серьёзно, Хорса? Но ведь мы оба помним, что далеко не всегда ты по-доброму обращался с этой леди.
Возможно, мой голос прозвучал жёстче, чем следовало. Хорса тотчас сообразил, о чём я, и пустился в пояснения, что никогда бы не причинил зла внучке великого Хэрварда, а решился угрожать ей ножом только в поисках выхода в минуту опасности. Взаправду же он желает Гите Вейк только добра, так как готов взять её под свой кров даже с незаконнорождённым ребёнком, а когда придёт срок — выделить Милдрэд приданое.
По-своему он намеревался поступить благородно. Он и вправду верил, что у них с Гитой могло что-то получиться, ради этого даже изменил своим нарочито грубым замашкам и тщательно сдерживал свою неприязнь ко мне. Но его красноречие пропало впустую, несмотря на преподнесённого мне охотничьего сокола.
В свою очередь, я постарался как можно спокойнее втолковать ему, что не стану распоряжаться судьбой моей подопечной без её воли. И добавил, что руки Гиты Вейк добиваются многие достойные мужи, и я ещё не решил, кого следует признать наиболее подходящим.
Хорее, однако, всё это было известно и без меня — и вся его благородная сдержанность вмиг улетучилась. Он прорычал, что я не смею отдавать внучку самого Хэрварда кому-либо из псов-поработителей, а затем, склонившись ко мне и бешено вращая глазами, заявил, что я слишком хитёр и буду ещё долго продолжать дразнить женихов рукой Гиты, выжидая удобный момент, чтобы снова сделать её своей любовницей.
Ему нельзя было отказать в проницательности. Я молча наблюдал за тем, как он удаляется, метя плиты двора полами овчинной накидки, и не испытывал ничего, кроме печали. Из нас двоих Хорса вёл себя куда более прямо и достойно по отношению к той, которую мы оба любили. И внезапно сердце моё застыло от горестного сознания, что я произнёс это слово в минувшем времени. Гита меня больше не любит!
Я застыл на ступени, чувствуя себя несчастным и потерянным. Затем взглянул на сокола Хорсы, понуро сидевшего на моей руке, — и вдруг ослабил удерживающие птицу опутенки, сорвал клобучок и подбросил вверх, отпуская на свободу.
О, если бы так легко и просто я мог отпустить мою Гиту!..
Этот день и в остальном выдался для меня неудачным. Только на ярмарке всё шло как должно, я мог бы быть вполне доволен. Но есть в жизни нечто куда более важное, чем прибыли и барыши, — то, что не зависит от нашего разума и воли. И моё сердце ещё не раз получало болезненные уколы, ибо сегодня все претенденты, словно сговорившись, явились просить руки Гиты Вейк.