С тех пор как в воскресенье Хэтти вернулась в Оксфорд, подходящего времени для разговора с подругами не случилось. В понедельник они встретились в Норэм-Гарденс на еженедельном собрании ячейки суфражисток. Растрепанная Люси открыла дверь, меча громы и молнии: похоже, из-за их недавней публикации у «Манчестер гардиан» возникли неприятности. Вполне ожидаемо, ведь мало что способно взбесить общество больше, чем женщины, открыто требующие права считаться людьми перед законом. Разумеется, все собрание они обсуждали, как ячейки по всей Британии должны реагировать на общественный резонанс, и Хэтти не могла просто встать и сказать: «Я удрала от своего личного охранника – в который раз – и целовалась с Блэкстоуном, а теперь он придет с визитом в дом моих родителей».
Весь вторник Хэтти переживала из-за того, чем же заменить бездарную «Персефону». Мать, разумеется, настояла на ее присутствии в субботу, потому что успела сообщить всем друзьям и подругам, что Хэтти выставит новую картину. Наконец девушка остановила выбор на чрезвычайно скучном и безопасном варианте: акварель с натюрмортом из фруктов и овощей в деревянной миске.
В среду у Хэтти разболелась голова, и она осталась дома.
В четверг Люси объявила, что лорд Баллентайн предложил свозить ее в Италию, потому что пережидать бурю, поднявшуюся вокруг публикации, лучше на южном пляже. Как ни странно, она согласилась. Пока Хэтти ей советовала, какие шляпки и платья взять с собой и где в Неаполе купить самые модные ткани, признание жгло горло огнем, но в слова так и не оформилось.
В пятницу Хэтти не выдержала. Она уговорила тетушку написать красивое приглашение и отправилась в жилое крыло колледжа Сент-Джонс, где проживала Катриона.
Подруга сидела за отцовским письменным столом, по обыкновению завернувшись в потрепанную клетчатую шаль клана Кэмпбеллов и собрав в небрежный пучок волосы цвета воронова крыла. Она разглядывала через лупу старую книгу.
У Хэтти буквально камень с души свалился.
– Слава богу, ты дома!
Катриона обернулась и моргнула, точно сова, разбуженная среди бела дня.
– Хэтти. – Голос ее звучал хрипло, словно сегодня она еще ни с кем не разговаривала. – Извини, забыла, что ты придешь. – Она поднялась и надела очки в металлической оправе. – О твоем охраннике уже позаботились?
– Экономка повела его на кухню, так что, полагаю, он пьет чай. И ты ничего не забыла – я пришла без приглашения. – Хэтти открыла ридикюль и выудила из него небольшой конверт. – Хочу позвать тебя на матинэ. Приходи завтра в наш особняк на Сент-Джеймс. Извини за позднее уведомление, но будут играть Шопена – ты ведь любишь Шопена, правда?
Катриона все еще держала в руке увеличительное стекло, сама того не замечая. Наконец она спохватилась, посмотрела на лупу, потом на конверт, который Хэтти сунула ей прямо под нос.
– Спасибо. К сожалению, завтра…
– И ты должна рассказать мне все-все про свои раскопки в Тунисе, – добавила Хэтти. – Мне очень интересно!
Катриона уставилась на подругу поверх очков.
– Раскопки проходили в Суре. Это город на Ближнем Востоке. – В ее голосе прорезался шотландский акцент.
– Еще интереснее! – выпалила Хэтти.
Подруга не сводила с нее пристального взгляда.
– В чем дело, Хэтти?
Девушка надула губы.
– Почему ты сразу подозреваешь худшее?
Потрясающие ярко-голубые глаза Катрионы резко контрастировали с прямыми черными ресницами. Обычно она прятала их очарование под очками или отгораживалась от собеседника отстраненным взглядом, говорившим о том, что мысли ее заняты скорее старым пергаментом из Туниса или Тира, чем разговором. Теперь же взгляд стал пристальным, в глазах читался острый ум.
– Ты влипла в неприятности и считаешь, что я могу помочь, – сказала она и кивнула в сторону кресел «честерфилд» перед остывшим камином. – Присаживайся. Я раздобуду нам чаю.
Катриона не стала звонить в колокольчик и пошла на кухню сама, а Хэтти уселась в скрипучее кожаное кресло и оправила юбки. Впервые за неделю ее пульс замедлился до нормального ритма. В кабинете профессора Кэмпбелла стояла полная тишина, ненарушаемая даже тиканьем часов; низкий потолок и толстые старые стены надежно защищали от внешних звуков. В воздухе витали запахи исписанной чернилами бумаги и лавандового мыла Катрионы. Витражные окна выходили в огороженный стенами сад, солнечные лучи лежали на потертых половицах красными и синими пятнами. В этой комнате царил вечный штиль, обещавший гостям надежную защиту от любой непогоды. Вряд ли подобное жилище приличествовало шотландскому графу и его наследнице, зато их ученым умам соответствовало вполне: так и видишь отца с дочерью в креслах у камина, в котором потрескивает огонь, оба погружены в чтение и время от времени поправляют очки или поднимают взгляд, чтобы сказать что-нибудь умное. Похоже, Катриона для профессора Кэмпбелла была тем же, что и Флосси для Джулиана Гринфилда – ярой сторонницей интересов своего отца с самой колыбели. Нынешние проблемы Хэтти она сочтет в лучшем случае несерьезными. К возвращению Катрионы, осторожно несущей маленький поднос, девушка набралась решимости.