Но обвинения не последовало. Жанна Сергеевна ставила тарелки на стол:
— Ложки достань, пожалуйста.
Разлив суп по тарелкам, она опустилась, наконец, на табуретку и вытянула ноги:
— Мне заплатили сто рублей. Господи, как хорошо, что я не работаю в филармонии, а то пришлось бы выезжать на выступления каждую неделю!
Лариса аж подскочила:
— Сто-о рублей? Да это же только на дорогу, да и то едва-едва!
Жанна Сергеевна укоризненно посмотрела на дочь:
— Ты не права. Дорога обошлась мне дешевле.
Лариса хотела было что-то сказать, но лишь плечами пожала. Мамино чувство долга ее и восхищало, и раздражало. Пожалуй, раздражало в последнее время больше. Надо совсем не ценить себя, чтобы соглашаться на такие выступления. Она же великолепная пианистка, когда-то всю Европу с концертами объездила, у нас в Большом зале Консерватории играла. И вот теперь — здрасьте, приехали! Выступает в санатории в Кратово за гроши, и даже машину не дали, на электричке домой добиралась в такую поздноту. И бесполезно объяснять, что ей — ей, пианистке с именем, — соглашаться на такие выступления — просто не уважать ни себя, ни свой талант!
Но высказываться сейчас по этому поводу, похоже, бесполезно. Странно, что мать еще не принялась ей подробно объяснять: когда культура находится в таком бедственном положении, необходимо нести ее в массы любыми средствами, и вообще для исполнителя главное — не гонорар, главное — реакция слушателей, их благодарность… Обычно подобные разговоры всегда кончались подобными рассуждениями. О бедственном положении культуры и о своем долге Жанна Сергеевна могла говорить хоть целый час. Она искренне считала, что обязана приобщать людей к серьезной музыке любыми путями и старалась при каждом удобном случае убедить в своей правоте дочь. А тут подвернулся такой случай оседлать любимого конька, а мать почему-то молчит. Лариса пригляделась повнимательнее — что-то она вообще сегодня какая-то не такая…
Усевшись напротив, Лариса положила подбородок на скрещенные пальцы и осторожно спросила:
— У тебя что-то случилось?
— Локти со стола убери, пожалуйста.
Ну конечно, хорошие манеры прежде всего! Лариса со вздохом опустила руки на колени и пристально посмотрела на мать:
— Так что же? Если не хочешь, не говори, но…
Жанна Сергеевна слегка смутилась:
— Вообще-то да, случилось… Даже не знаю, как тебе сказать.
— Скажи хоть как-нибудь.
Нет, явно что-то не так! Хотя мать и старается держаться как обычно, внутренняя взвинченность чувствуется.
— Тебя плохо принимали?
— Нет, что ты, все прошло отлично.
Лариса поджала губы. Ладно, не хочет говорить — ее дело. Однако спустя пару минут Жанна Сергеевна нервно отодвинула тарелку:
— Да не волнуйся, ничего особенного. Просто днем звонил Жерар… — она глубоко вздохнула, словно собиралась нырнуть в глубокий омут, и выдохнула: — У него умерла жена.
Ларисе чуть дурно не стало. Ничего себе «ничего особенного»!
— Как это «умерла»? — глупо спросила она.
— Внезапный инсульт.
Секунду Лариса молча смотрела на мать. Потом до нее вдруг дошел смысл сказанного.
— Мамочка! Но это же… Это просто чудо! Этого не может быть!
Жанна Сергеевна осуждающе взглянула на дочь:
— Как ты можешь так говорить, Лора! Грех радоваться человеческой смерти.
Лариса замотала головой:
— Ох, но ведь они с Жераром давно уже не то что не жили, а и почти не встречались! И потом… Вы же теперь наконец-то сможете пожениться!
Жанна Сергеевна, опустив глаза, крутила в пальцах салфетку. Лариса в недоумении уставилась на нее:
— Разве нет? Вы же так долго ждали!
Салфетка постепенно превращалась в мятый комок.
— Видишь ли… У Жерара взрослые дети. Неизвестно еще, как они к этому отнесутся. Вряд ли им понравится русская мачеха.
— Мама, но ведь они взрослые! Понимаешь — взро-слы-е! У них уже у каждого своя жизнь.
Ну как ее мать любит громоздить всяческие препятствия! Казалось бы, тянуться этому безнадежному роману до бесконечности — угораздило же Жанну Сергеевну много лет назад влюбиться в иностранца, во француза, разумеется, женатого, да еще и в аристократа, да еще и в католика в придачу. Католикам и аристократам разводы запрещены. И вдруг нежданно-негаданно блеснул светлый лучик, все может образоваться как нельзя лучше. А она обязательно выищет причину для тревоги, характер такой. Вот, на лице — смущение, словно они с Жераром это счастье за столько лет не заслужили. И глаз по-прежнему не поднимает. Лариса пожала плечами и выдвинула следующий аргумент: