Капитан подвалившего к «Орбите» сейнера-рыборазведчика, седой, в коричневой беретке, по случаю ухи надевший рубашку, а так всегда голый по пояс, продубивший на солнце и ветрах свою собственную кожу до такой степени, что одежда обычно ему не нужна, как будто капитанская кожа не промокает, греет его сама по себе, не хуже кожаного или замшевого пиджака... капитан, усмехнувшись, сказал, что дело не в иконе, а в опытности человека, в его умении сориентироваться, не упустить свой шанс. Другой бы растерялся и утонул, а Марк прихватил с собой камеру, потому что рассчитывал не на икону, не на Николу-Угодника, а что-то уже предчувствовал, учел опасность, потому и спасся.
Мокрого, иззябшего Марка на берегу подобрали, усадили в машину, вмиг доставили домой; потерпевший крушение даже не простудился. Такая концовка опять же в пользу капитанской версии: озерные люди всегда придут на помощь друг дружке.
Марк хотел в чем-то убедить слушателей, а они не соглашались. Он еще рассказал о том, как водил писателя Юрия Казакова по Ловати: Казаков только и делал, что напивался; Марк служил ему добрым дядькой, впрочем, презирая его, сознавая свое человеческое превосходство над выпивохой. Говорил Марк громким голосом, подвизгивая, торопясь все высказать, не просто развлекая компанию байкой, а навязывая ей свою точку зрения. Уха елась хорошо, но тяжелила; сытость от вкусной еды превозмогала что-либо умственное.
Марк не унимался, не уступал занятую трибуну, тонким голосом выкрикивал собственные пророчества: "Будущее в Нечерноземье за фермером. Колхозы не оправдали себя. Скоро землю распределят, раздадут фермерам. Я уже уволился с работы, сяду на землю, буду откармливать крупный рогатый скот, свиней, пахать. Государство поможет приобрести технику..." (Как видим, предсказания Марка Кострова сбылись; сам же он, судя по его последним публикациям, по-прежнему ползает по болоту, черпает в болоте сюжеты поучительных историй, подстрекает других хлебнуть болотного блага, имея в виду открывающуюся свободу предпринимательства).
Кто-то высказал предположение, что вскоре здешние земли станут заселять брюнетами из Туркестана, и не дошедшее сюда в свое время татаро-монгольское иго осуществится наконец мирным путем. Кто-то сообщил, что есть план осушения озера Ильмень, превращения его в огород.
После ухи хорош был чай. Озеро Ильмень тепло дышало, как наевшаяся душистых трав не общественная, а домашняя корова.
Мало-помалу завязывались танцы.
Утром судно плыло в сплошном мареве, вошло в тихие протоки, в камышовые плавни — устье Ловати, причалило к дебаркадеру в рыбацкой деревне Взвад.
Марк подхватил мешок и давай Бог ноги.
Исключали из Союза писателей с рождения неходячего поэта Друскина. Ч. зачитывал изобличающие Друскина документы. На секретариате сидели двое кагэбэшников, один совсем молодой, с узким ассиметричным лицом, направленным проницательным взглядом, другой белесоватый, множество раз где-то виденный, но не фиксируемый, на заднем плане. Друскина исключали за то, что... А за что? Этого я не понял. Он писал свою амбарную книгу, у нее был заголовок «Как перед богом». В ней есть высказывания против... Против кого? чего? Против Брежнева, руководителей Союза писателей, советской власти, партийных вождей и т. д. То есть в ней не было ничего такого, чего бы не было в моих «Записях по вечерам», в моей амбарной книге. К Друскину приходили, разговаривали на все эти темы Кушнер, Геннадий Гор, Халупович, Глеб Семенов. Эти фамилии значатся в деле Друскина. Но о том же самом мне доводилось слышать и говорить в самых разнообразных компаниях.
К Друскину приходили какие-то иностранцы... Ну и что? И ко мне приходили. Друскин жил на даче Литфонда в Комарове. Его сосед по даче сообщил секретариату, что ходил на колонку за водой для Друскиных, покупал им в магазине хлеб, масло, кефир, колбасу, но никогда не получал от них не только денег, но и благодарности.
Поскольку дело Друскина разбиралось не в Большом доме, а по соседству, в Доме писателя, старались перевести его в морально-этический план.
На Друскина подала заявление соседка по коммунальной квартире, пожаловалась на поэта и на его жену. Жена поэта однажды применила рукоприкладство к другому соседу по квартире Кондратьеву. Тому не понравилась такая форма добрососедства, он принял свои меры. Пришли почитатели таланта Друскина, всыпали Кондратьеву по первое число. Ну и что? Коммунальная квартира предрасположена к потасовкам. Мало того, жена Друскина сняла в кухне со стены соцобязательство жильцов, включившихся в соревнование за образцовый коммунальный быт, и отдала текст иностранцам. И правильно сделала!