Выбрать главу

Г-ч вполне выражает — всей своей округлой, законченной, без примесей личностью — идею вхождения еврея в Русский социализм. Он национальный по форме, социалистический по содержанию. Г-ч наглый и мягкий, циничный и чувствительный, грубый, как коновал, и утонченный, как почитатель Мандельштама. Абсолютно интернациональный, как набор болезней его профиля. Он заведующий урологическим отделением, разумеется, член парткома диспансера.

— Пойдемте, — сказал Г-ч новому пациенту, — сегодня и начнем. После десяти сеансов у вас все будет, как у комсомольца.

Пациент сдался доктору, хотя внутри у него что-то трепыхалось. Приемы психотерапии, внушения, примененные доктором, были так же просты, как пионерское «Будь готов!», зато и так же неотразимы.

Сам исполнив назначенное, доктор сказал:

— Я бы сделал себе массаж предстательной железы, но это умеет делать, кроме меня, один человек в городе — Додик Лисица. Он сидит в тюрьме.

Однажды в летнюю пору, знойным днем я встретил на Литейном человека, несущего под одной мышкой лыжи без креплений, под другой мандолину без струн. Куда шел человек? чему предназначил совершенно беспрокие предметы?.. Вот так же и я, второй секретарь Союза писателей, несу себя на службу, в руке портфель, на плечах голова — и все без проку. Как лыжи без креплений летом, как мандолина без струн. Никто не знает, зачем второй секретарь, в чем его отличие от первого, от третьего, а там еще одиннадцать секретарей на общественных началах. Работа писателя в другом месте, на других струнах...

Шел по улице Пестеля следом за пьяным мужиком, его заносило на проезжую часть в поток рычащих машин. На плече у мужика, вцепившись когтями в белую рубаху, сидел большой белый попугай, взмахивал крыльями, не пускал владельца в погибель, служил ему штурманом в житейском море.

Птица была разумнее, осмотрительнее хозяина-человека; маленькая головка попугая с хохолком строго-осмысленно витала над хаосом человеческих голов-кочанов, катившихся по панели на уровне окон первого этажа.

Борение птицы с пьяным мужиком во имя его спасения наводило на мысль о неравной и обреченной борьбе белокрылой добродетели с тупым застарелым пороком. Но решимость попугая была такова, что внушала надежду. Пьяный мужик выполнял команды своего штурмана.

Пришел Федор Абрамов, положил на стол шапку исподом кверху. Свесил черные цыганские патлы.

— Ну что, Федор? — спросил я его.

— Доклад читали Брежнева.

— Ну и как? что-нибудь новенькое он сказал?

— Нет! Ничего! То само, интенсивнее, целеустремленнее, более высокими темпами, еще лучше, еще выше, еще энергичнее. И все.

Федор кинул на стол листы бумаги с текстом. Сказал, что это его выступление, речь после вручения госпремии, для «Литгазеты», а там не напечатали. Сочли односторонним, реабилитирующим старый «Новый мир» Твардовского.

— Они мне говорят, есть постановление ЦК. Я видел в гробу это постановление, — сказал Федор Абрамов. — Это что же значит?! Я — лауреат Государственной премии и я лишен слова? То само... «Литгазета» государственный орган, и ей наплевать на общественное признание? Нет, я не буду выступать на вечере. Вообще ничего не буду. Ну их на...! Они предложили мне включить в мой список Михаила Алексеева, и прочих. Нет, я не буду! Не изменю ни одной запятой!

Моя опора, мой поручитель — Федор Абрамов... Это он за меня поручился на самом верху, чтобы меня вторым назначили, мне сказал, глядя хмуро и малохольно: «Ты хоть глупости не пишешь. Может, что и умное скажешь. Дураков пруд пруди, то само, а умные в кустах отсиживаются. Надо! Надо!»

Иногда мне хочется отворить форточку и вылететь в нее вместе с дымом сигареты, чтобы выстыло помещение и стало посвежей.

— Вы выпивали? — спросил доктор Г-ч, натягивая на руку резиновую перчатку. — Ну вот, я же вижу... Выпивали... А во время курса лечения ни в коем случае нельзя, иначе все козе под хвост...

Пациент, чтобы как-нибудь оправдаться, виновато сказал доктору:

— Мы были на приеме у польского консула. Там пили израильскую водку «Писаховку».

— Где они ее берут? — заинтересовался доктор Г-ч.

— Наверное, в Израиле.

— И как? вкусно?

— Кошерная водка, очень крепкая, семьдесят градусов.

Явился из «Литгазеты» Е., моложавый, седой, с круглыми глазами, готовыми округлиться еще более, подолгу глядеть в глаза собеседнику проникающим, понимающим взором. С маленьким аккуратным ртом и подбородком, с несвежей, ноздреватой, как пемза, кожей лица, с маленьким же лобиком, скрытым под начесом сивых волос. Худощавый, спортивный.