Итак, переезд. Уже два часа ночи. Еще конь не валялся. Переезд совершится, будет какая-то новая жизнь. Новая глава «Записей по вечерам» — романа с признаками соцреализма, фрейдизма, лирической прозы, журналистики старой и новой, сюрреализма, политики, социальности. Я пережил три эпохи: сталинскую, хрущевскую, брежневскую; каждая из них напластовалась во мне; я многослойный. Впереди крах брежневизма. В Польше крах уже совершился; в России чугунные кулаки, прогрессирующая узколобость, агонизирующая нравственность, совесть. Обман, едущий верхом на самообмане (везомый и везущий меняются местами), вырождение нации, бесчеловечность, именуемая «демократический централизм», оскудение, обнищание, потеря земли, работника, хлеба насущного, России — нашей Отчизны...
В мое окно на пятом этаже протянул ветви вяз, поодаль клены, лиственницы — все видели, все знают про меня, ни слова не скажут, даже под топором.
Прощай, мой вяз, прощайте, клены и лисий лиственниц убор...
1982
Год минул. Я еще что-нибудь скажу об этом минувшем годе, не все, но скажу. Мне плохо. Так принято было у нас говорить друг другу, когда мы были молодые начинающие писатели (кончающих писателей не бывает), когда нам не было тридцати, а потом сорока. Тогда мы не знали, что значит плохо, и сейчас не знаем. Мы это узнаем, когда придет наше время — узнать.
С «Авророй» я распростился 15 марта, такова же и дата моего рождения. Может быть, я второй раз родился. Унес из журнала не много и не мало, всего-то пару ног. Вот Бог, а вот порог. Виктор Голявкин мне помог...
В № 12 1981 года я напечатал рассказ Голявкина «Юбилейная речь». Вообще-то рассказец косноязычный, с начинкой бесчеловечного абсурда. Его можно назвать юмореской, арабеской, фреской, если продолжить в рифму, то и гротеской. Но гротеск мужского рода. Как-то так вышло, что в своей юмореске Голявкин затронул струну, дрожащую в общественной атмосфере, обнажил свербящий нерв времени. Может быть, и не заметил бы этой струны, этого нерва, если бы «Юбилейная речь» не угодила в брежневский номер: «верному ленинцу» как раз сравнялось 75 лет, пришел с «тассовкой» портрет вождя на вторую страницу обложки. Рассказ Голявкина уже стоял (лежал) в макете, хорошо вылежавшийся в отделе и на столе ответственного секретаря. «Юбилейная речь» вылежалась и в анналах у автора, и сам Голявкин оказался в литературных анналах: с ним случился инсульт, его разбило параличом. И, Господи! сколько я слышал тому объяснений: Голявкин лишку выпивал, у него перебитый в боксерах нос, он лишился нюха, потреблял всякую пищу, не обоняя запаху. Но сколькие выпивохи — не нам с вами чета — являют отменный пример долгожительства, сколькие обжоры здравствуют бестревожно! И какая фатальная тайна, какой смертельный риск сокрыты в таланте, кинутом в волны или в мертвую зыбь современности!
Ответственный секретарь журнала «Аврора» — не потратившая себя на пополнение человеческого рода, полная сил и устремлений, готовая переориентироваться на подростка Магда предостерегала: «А можно ли „Юбилейную речь“ в юбилейном брежневском номере?» Я сказал: «Пусть идет». Магда что-то прикинула в своем неженском, непраздномысленном уме. «Да? Ты думаешь? Ну, смотри...»
Если бы я был проницательным, дальновидным, как Магда... Если бы держался за должность, как держатся за любую жену... Если бы да кабы, во рту росли бы грибы, и был бы не рот, а целый огород. Но почему же грибы растут в огороде? В огороде бузина, а в Киеве дядька. Но как хулиганская «Юбилейная речь» угодила на 75-ю страницу в номере, посвященном 75-летию Леонида Ильича Брежнева? Может быть, кто-нибудь знает? когда-нибудь вспомнит? Едва ли...
№ 12 с портретом Брежнева и рассказом Голявкина прошел без сучка и задоринки обком, цензуру, вышел в свет... Кто первый заметил, вычислил? Кому приспичило сопоставлять номер страницы и возраст вождя? Стали раздаваться в редакции звоночки: «А у вас на 75-й странице...» Подыскали метафору, убийственную наповал: «Второй залп „Авроры“». По «Голосу Америки» просидевшая со мною пять лет в отделе прозы, хорошо осведомленная (жена критика-осведомителя) Елена Клепикова нам объяснила: это инсинуация КГБ: надо свалить Брежнева, посадить на его место Романова. И она, хорошо осведомленная, присовокупила: редактор «Авроры» Горышин морально неустойчивый, пьяница и бабник. И его предшественник Торопыгин был такой же.
Рассказ Голявкина «Юбилейная речь» как нельзя ко времени пал на возделанную почву, выразил общее настроение, горячее пожелание масс. «Трудно представить себе, что этот чудесный писатель жив. Не верится, что он ходит по улицам вместе с нами. Кажется, будто он умер. Ведь он написал столько книг! Любой человек, написав столько книг, давно бы лежал в могиле...»