Сашка обладала удивительной способностью вещать, не останавливаясь, как радио. Новости, сплетни, погода — лишь бы нашлись свободные уши. Но меня ее болтовня больше не интересовала, я ушла в свои мысли и воспринимала ее речь, как белый шум.
Ребенок. Так странно. Я никогда не воспринимала директора, как семьянина. Он для меня начинался с того столкновения в дверях туалета, и о багаже, который Денис привез с собой, я даже не задумывалась. До сих пор. Он отец. Почему тогда уехал так далеко от своего ребенка? Еще и так надолго.
Занятая размышлениями, я даже не заметила, когда Аня успела высадить Сашку. Очнулась только тогда, когда мы подъехали к общаге. Двор для машин был закрыт, и от «кармашка», в котором мы припарковались, до общаги нужно было пройти еще метров сто.
Я выскребла себя из салона, но при попытке перенести вес на ноги, тут же ощутила, как пострадавшую лодыжку прострелило болью. До искр в глазах!
— Уверена насчет травмпункта? — Аня была тут как тут и подхватила мое оседающее тело, не давая свалиться на асфальт, — мое предложение в силе.
— Спасибо, не стоит, завтра отлежусь и в понедельник прискачу, как новенькая.
— Ну тогда идем, помогу тебе доковылять. Держись крепче, — Аня снова обхватила меня за талию, помогая держать равновесие, а второй рукой захлопнула дверцу.
Она повернула голову так, что я, пытаясь шагнуть, неловко уткнулась лицом в ее волосы и непроизвольно вдохнула. Пахло костром, жареным мясом и, почему-то яблоками. Шампунь у нее, что ли, яблочный? Кажется, я становлюсь фетишисткой, опять человека нюхаю. Хотя Аня, кажется, не заметила, или не придала значения — только поудобнее переложила руку.
Я передвигалась, неуклюже прихрамывая, при каждом шаге перенося свой вес на великодушно предоставленную опору. А она сильнее, чем кажется — смогла удержать меня даже в те моменты, когда я, неудачно поставив ногу, наваливалась на нее всем телом. И вообще, можно сказать, поступает рыцарски — спасает девицу в беде.
Какая-то она уж слишком хорошая. «В подружки набивается» всплыло в мыслях совсем некстати. Я повернула голову и заинтересованно посмотрела на свою спасительницу. Как все это странно.
— А ты откуда знаешь, где я живу? — я определенно помнила, что адреса не называла, и нехорошие подозрения, навеянные Ларисиными бреднями, закопошились в мозгу навязчивыми червячками.
— Анкету твою видела, и резюме, вот и запомнила, — Аня споткнулась, и, кажется, смутилась.
— Хорошая память. Просто фотографическая, — я невольно перешла на саркастический тон.
Мы молча добрались до крыльца, где девушка помогла мне преодолеть ступеньки, и остановились под козырьком, замерев в полуобъятии. Аня не спешила убирать руку с моей талии, а я просто застыла от пробежавшего холодком в груди осознания.
— Память обычная. Просто ты мне нравишься, — девушка протянула руку, поправила мой сбившийся набок капюшон и заглянула в глаза.
В сумерках ее лицо казалось нереальным, будто нарисованным. Глаза отливали малахитом, а идеально изогнутые реснички, более длинные в уголках, делали их немного похожими на кошачьи. Хороший у нее лэшмейкер, дорогой, наверное. И косметолог тоже — кожа сияет, не смотря на целый день в дачных условиях. Даже захотелось прикоснуться к этой сияющей сатиновой коже, чтобы понять, действительно ли она настолько гладкая, как кажется.
Вероятно, Аня увидела что-то в моих глазах, и интерпретировала это по-своему. Потому что через мгновение рука, оправлявшая мою одежду, скользнула по шее, за ухо, пуская вдоль позвоночника мурашки, а моих губ коснулись чужие — мягкие и деликатные, дарящие прохладу и нежность.
12. Страхи
Нет!
Нет-нет-нет! Мне не нравятся девушки. Ну то есть в этом плане.
Совершенно не нравятся!
Я довольно резко оттолкнула от себя Аню, уперевшись ей в плечи.
— Перестань! Что ты делаешь?! — я вздрогнула, удивившись, насколько громко прозвучал мой голос в вечерней тишине.
— Извини, — она резко отстранилась, глядя на мое пылающее от смущения лицо, прижала к губам тыльную сторону ладони, будто защищаясь, — вот черт! Забудь. Извини.
Я заледенела, не в силах осознать свою реакцию на произошедшее. Краем глаза заметила тень, отделившуюся от бетонной ограды в глубине двора. Проклятье, никуда без свидетелей. Теперь поползут шепотки по общаге. Я поежилась от одной только мысли о том, в какие сплетни может перерасти эта неловкая ситуация.
Наверное, нужно было остановить, объясниться, но я не решилась. Все что оставалось — наблюдать удаляющуюся фигурку, не осмелясь даже окликнуть и извиниться за свою невольную грубость. Аня покинула двор, не оглянувшись, будто специально избегая зрительного контакта. Мимо меня, выразительно хмыкнув, прошмыгнул малознакомый парнишка с третьего этажа. Ну все, сплетни обеспечены, к бабке не ходи.
Через пятнадцать минут страданий я добралась до комнаты, и Светка, усадив меня на кровать, уже охала над пострадавшей ногой:
— Дура ты, слов нет. Надо было мне позвонить, помогла бы дойти, — подружка, закусывая губу и бросая испепеляющие взгляды из-под челки, мазала мою лодыжку какой-то мазью, — в пятницу замуж выхожу, а у меня подружка хромая. Я просто уверена, что есть какая-то плохая примета на этот счет.
— И давно мы стали такие суеверные? Неужто боишься? Предсвадебный мандраж?
— Ничего я не боюсь! Просто на твою помощь с переездом рассчитывала. Думала сумки поможешь таскать, а теперь тебя саму таскать надо, — Света недовольно фыркнула, рассматривая результат своей работы, — завтра эластичный бинт надо купить.
— Стоп, а Виталя, лоб здоровый, тебе на что? На нем пахать можно, не то, что вещи возить.
— А он на следующий день после регистрации уезжает, — она отпустила мою ногу и неуклюже плюхнулась на пол, вытирая остатки мази прямо об штаны — с мамой в санаторий. На две недели.
— Чего?
— У нее путевки невозвратные, то ли от профсоюза, то ли еще что. Не менять же планы из-за меня, правда? И вообще тему закрыли, и так тошно.
— Ну и зачем тебе переезжать, живи это время со мной, вернется, перевезет. Что ты там одна делать будешь? — я завалилась в постель, закинув ногу на спинку кровати.
— Нет, Ника, все решено, пусть едет, а я спокойно обживусь, приберу. У него там настоящая холостяцкая берлога, в худшем смысле. Хорошо хоть отдельно от мамы. И вообще, давай уже спать. Одни нервы с тобой.
Я не стала спорить, тем более сил, даже на разговоры, уже не оставалось.
Все воскресенье пришлось следовать правилам моей самоназначенной сиделки, по максимуму соблюдая покой и обматывая лодыжку эластичным бинтом каждый раз, когда появлялась необходимость сделать более двух шагов. Так что к началу рабочей недели я была пусть не огурцом, но передвигалась самостоятельно и вполне бодренько.
Понедельник подтвердил свое звание тяжелого дня. С самого утра я не находила себе места, не могла сосредоточиться на работе — все мысли были заняты Аней и тем поцелуем. Я повела себя грубо, да. Ну а она чем думала? Кто же так делает вообще? Несколько раз порывалась подойти и поговорить, но неизменно возвращалась, не сделав и пары шагов в сторону приемной, пока Лариса, уставшая наблюдать мои метания, не прикрикнула на меня:
— У тебя работы нет, что ли? Тогда иди в архив. Там помощь нужна была.
Я, с отчаяньем утопающего, ухватилась за этот благовидный предлог избежать сложного разговора, и, с разрешения Романа Анатольевича, в последующие дни по несколько часов помогала Надежде Алексеевне, нашему архивариусу, сортировать документы, подлежащие уничтожению и подшивать переданные в архив.
Она оказалась женщиной степенной, неторопливой, и в ее царстве стеллажей и папок, где каждая бумажка имела свое место, эмоции сами собой начали утихать, а мысли обретать стройность и упорядоченность. Главное, этот акт волонтерства позволял мне оттянуть неприятный разговор. На третий день Надежда Алексеевна не выдержала.
— И почему мне кажется, что ты здесь прячешься? — женщина взглянула на меня поверх очков, которые держались на самом кончике носа.