— Суровый, но справедливый! И вообще мировой мужик, — ткнул меня локтем в бок Дима, — жаль с нами не поехал.
Я обернулась на сисадмина, и посмотрела прямо в глаза, пытаясь понять, смеются ли надо мной. «Мировой мужик», который «ладит с малышней»? Не поверю, пока не увижу своими глазами. Сразу вспомнились все претензии, высказанные в мою сторону в самом начале работы.
— Ой, да ладно! Эти милицейские замашки только новеньких пугают. Уж после того, как за тебя вступился, должна была понять, что он нормальный. А какую кедровую настойку делает, м-м-м! — Дима демонстративно закатил глаза, и напустил на лицо мечтательный вид.
— Вступился? — Я замерла, ошарашенная догадкой. Так значит это не приступ коллективной амнезии у руководства, а у меня нашелся защитник? Вот уж от кого не ожидала. — Но…
— Еще я надеюсь, что ты с украшением офиса поможешь, — Диана больше не дала ни мне, ни Диме вставить ни слова, и продолжила тарахтеть, — в прошлом году Лариса красивые веночки делала, надо посмотреть, что осталось, может, придется новые делать.
Она не замолкала все четыре часа пути — вспоминала сценарии праздников за предыдущие годы, и я осознала, что в подметки не гожусь своей наставнице, на которой держится половина всей «корпоративной жизни», как выразилась Диана. Но, увы, конкретно сейчас, Ларисе совершенно некогда этим заниматься, поэтому мы с Аней должны постараться хотя бы все не испортить.
Как кадровичка ни старалась, перебить мое мечтательное настроение ей не удалось, так что домой я попала, хоть уставшая и помятая, но вполне довольная жизнью. Но не успела даже снять с себя помятую и перепачканную одежду, как телефон радостно запиликал, оповещая о входящем вызове.
— Вероника, привет! — раздался из динамика бодрый мамин голос.
— Привет, мам! Я как раз звонить собиралась. На ноябрьские меня не ждите, я в городе останусь, — я прижала телефон к уху плечом и начала стягивать штаны вместе с колготками.
— Понятно. Ну ладно, управляйся там, не беспокойся. Я чего звоню — возьми к себе Иришку жить, — огорошив меня заявлением, мама замолчала, а я уселась на пол в прихожей, чтоб освободить безнадежно запутавшиеся в одежде ноги.
— В смысле? Она ж общагу получила, — я попыталась вспомнить дочку лучшей маминой подруги, которую видела лет семь назад, когда та была длинноногим белокожим кузнечиком в стоптанных сандаликах, но получалось плохо.
— Получила. Но ты сама в общаге сколько прожила, понимаешь ведь. Заклевали ее там, а она же тихая девочка, отпор дать не может. Квартиру целиком у Маши нет денег оплачивать, не олигархи, а половину осилят. И тебе экономия. Да и продукты будут присылать.
— Мама, это даже не однушка! Это студия. Комната чуть больше, чем в общаге была, — я остервенело освобождалась от трикотажных пут, вымещая на них накатившую злость.
— Ну в общаге вы как-то помещались со Светланой вдвоем? И тут поместитесь. В тесноте, да не в обиде, как говорится. Теть Маша всегда к тебе хорошо относилась, да и с Иришкой ты в детстве водилась. Не вредничай, людям надо помогать, да и самой будет легче. И адрес эсэмэской скинь в вибер, — не дав мне возможности придумать еще какие-то причины для отказа, мама положила трубку.
А я отбросила в сторону тугой клубок, из которого, наконец, сумела выбраться. Вот уж чего сейчас не хватало — это постороннего человека в личном пространстве. Которое слишком быстро увеличилось до двадцати пяти квадратных метров, плюс лоджия. Давнее детское знакомство — совсем не повод для сожительства. Мало ли с кем я в те годы «водилась». Но спорить с мамой, когда ей что-то втемяшилось, всегда было себе дороже.
Намыливая волосы, растирая тело жесткой губкой, стоя под упругими горячими струями душа, я размышляла о предстоящем соседстве. Да, я теть-Машину дочку почти не помнила, но ведь она практически сестра по несчастью. Мне вот повезло, что нашлись отзывчивые люди, которые согласились помочь, причем безвозмездно, а ей, наверное, пойти некуда. Стало стыдно за собственный мелочный эгоизм, поэтому, высушив волосы феном, и натянув чистую пижаму, я отправила маме свой новый адрес.
Долго себя ждать Иришка не заставила — уже к концу следующей недели, накануне длинных ноябрьских выходных, наглаженная-напомаженная, она стояла у меня на пороге. От костлявой пятиклассницы, которую я с трудом воскресила в памяти, в ней остались, разве что, глаза — огромные, серые, в обрамлении длинных пушистых ресниц, покрытых таким слоем туши, что я бы, наверное, не смогла поднять веки под подобной тяжестью. Для этого, как и для четких, выразительных стрелок, превращающих славянский разрез глаз во что-то восточное, нужны годы тренировок. И у Рины, как она попросила себя называть, они, несомненно, были.
— Ничего так квартирка, — Рина скинула куртку и ботинки, больше напоминающие армейское обмундирование, чем одежду хрупкой девушки, бросила рюкзак на пол, и прошла в середину комнаты, окидывая взглядом обстановку, — тесновато, конечно, но в общаге тоже оставаться не варик. Куда мне упасть?
Заклеванную и тихую, как презентовала мама, она напоминала меньше всего — держалась спокойно и уверенно, разговаривала слегка насмешливо, и, в целом, чувствовала себя в своей тарелке, в отличие от меня. Под шапкой оказались вытравленные почти добела кудряшки до плеч, а под верхней одеждой — весьма выраженные «песочные часы», подчеркнутые обтягивающими черными водолазкой и джинсами.
— Сколько платишь за месяц? — Она плюхнулась на диван, подмяла под локоть подушку, и поелозила задницей, устраиваясь. — Я, если что, не раньше двадцатого смогу скинуть.
Я расположила новую соседку на тахте — уступать спальное место, которое раскладывалось в полноценный кингсайз, где лежать можно хоть вдоль, хоть поперек, оказалось выше моих сил, даже в приступе самаритянства. Половина шкафа, полочка в ванной, пара ящиков в комоде — Рина очень быстро освоилась, и через пару часов мое обиталище выглядело так, будто она жила здесь всегда. Червячок сомнения, активизировавшийся при ее появлении, становился тем настойчивее, чем больше пространства приходилось уступать, но я заглушила его усилием воли — как там мама говорила? «Людям надо помогать!».
— О, у тебя сливовое варенье есть, обожаю! — воскликнула Рина из глубин холодильника, и я поежилась. Еще и едой придется делиться.
30. Хозяюшка
«Это где ты такая красивая?».
Я не могла не поделиться удачным фото со Светой, и, уже через минуту после отправки, она ответила, и поставила моему сообщению сердечко.
«Так в пещеры ездили неделю назад, я говорила же».
От воспоминаний в груди разливалась жаркая волна. Снимок и правда вышел хорошим. Денис все-таки успел меня щелкнуть до вторжения бесцеремонной Тани — в чуть сбившейся шапке, с налобным фонариком, и румянцем в пол-лица, но с горящими глазами и робкой виноватой улыбкой. И, если остальные фото он скинул в общий чат, эта прилетела мне в личку. Стало приятно от осознания, что он, возможно, видит мое лицо, просматривая галерею.
— Роман Анатольевич здесь? — из коридора раздался голос Дениса, будто он считал мысли телепатически и притянулся с другого конца офиса.
Отложив телефон в сторону, я посмотрела на часы, опасаясь, что, пока зависала в мессенджерах, обеденный перерыв закончился. Но они обещали еще десять законных минут отдыха. Через мгновение в дверном проеме появился сам директор, тут же зацепившись за косяк плечом.
— Ауч! У вас тут гвоздь! — Он схватился за рукав, словно пытался наощупь определить, насколько пострадал пиджак, а потом посмотрел на злополучный гвоздик, который выступал над поверхностью дерева буквально на миллиметр.
— Он на обед домой уехал, — я пожала плечами, — и пока не возвращался.
— Обед, — Денис хмыкнул, — так вот почему так пусто.
Я отъехала на стуле в сторону и немного отклонилась, чтоб увидеть через дверной проем кухню, где, во время перерыва, всегда собиралась компания, но никого не обнаружила.
— Девчонки в Галерею ушли, на ярмарку. Подарки к Новому году выбирают.
— А Вы что же?
— Лучший подарок — сделанный своими руками.