— Медальоны из лося, отбивная… — он делал заказ, не обращая внимания на мои протестующие взгляды. Ну что ж, его дело. Пусть сам все это ест, авось подавится.
Официантка ушла, мазнув по мне взглядом, а я так и осталась сидеть с приоткрытым ртом.
— Если рассчитывал на меня, то зря, аппетита нет, — сказала я, провожая взглядом ее удаляющуюся спину.
— Напрасно, здесь лучшая дичь в городе.
— Дефлоппе. Лучшее в Москве! — произнесла я манерно, растягивая гласные, и постаралась вложить в эту фразу всю желчь, накопившуюся в ожидании разговора.
Отец хмыкнул, и тоже откинулся назад, отзеркалив мою позу:
— Дерзкая, значит? Мне это нравится. Далеко пойдешь.
Даже сидя напротив, он словно нависал надо мной, его напористость пугала, как и манеры, и выражение лица — будто все окружающие для него, как открытая книга. Ядреная смесь высокомерия и покровительственной снисходительности, с которой он на меня смотрел, вызывала желание сжаться в комочек, а лучше вообще исчезнуть.
— Какие интересные выводы с первой минуты, — я едва сдержалась, чтоб не передернуть плечами под тяжелым взглядом, или обхватить себя руками, но все же продолжила, — ты не знаешь моего характера, чтоб делать выводы. Не знаешь меня.
— Ошибаешься. Возможно, я знаю даже больше, чем ты сама. Например, что молодой амбициозной девочке в «Сигма-банке» делать нечего — ни денег, ни перспектив.
— Мне все нравится. И вообще, может я туда пришла не работать, а личную жизнь устраивать, — выпалила, и закинула ногу на ногу, будто ставя очередной барьер.
— Связи в любой сфере решают больше, чем способности. Дальше начальника отдела ты там никогда не продвинешься, понимаешь? — Он бросил такой брезгливо-сочувственный взгляд, что меня все-таки передернуло.
— Это именно то, о чем ты хотел поговорить? О карьерных перспективах? Неинтересно.
— Гордая, значит? — Телефон отца зазвонил, но он взглянул на экран и демонстративно отключил звук. — А если я скажу, что у меня ты могла бы зарабатывать в три раза больше, чем сейчас? И, в перспективе, дорасти до финансового директора? Да, другой город, но ты быстро освоишься. Познакомишься с братьями, меня получше узнаешь. Поймешь, что я не такой уж злодей, — на последней фразе он приподнял уголок губ, но на улыбку эта гримаса походила меньше всего.
— А ты, значит, все измеряешь деньгами? Мне не нужна помощь, протекция, или что ты там еще намерен предложить. Не вспоминал обо мне больше двадцати лет — и сейчас забудь, чего проще.
— Вероника, ты же разумная девочка. Брось этот юношеский максимализм, и подумай, чего сможешь достичь с моими возможностями. Поверь, я на многое готов ради своей семьи.
— Ты мне — не семья!
— Не бросайся такими словами. — Гамлет поморщился, его глаза сверкнули нехорошим огоньком, а голос стал похож на змеиное шипение, — Я просто хочу помочь, и на твою свободу не покушаюсь. Не хочешь работать у меня — есть и другие варианты, Н-ск большой. Или ты всю жизнь собралась тухнуть здесь?
— Хватит! — Я подскочила, толкнув бедром стол, бокалы закачались, а люди за соседними столиками начали оборачиваться, — Свое обещание я сдержала — поговорила с тобой. И даже посмотрела в глаза. Но на этом все.
— Сядь! — Его голос стал тише, но жестче, и проскользнули командные нотки, от которых колени готовы были подогнуться. — Я очень сожалею, что вынужден был отказаться от вас с мамой, но меня вынудили обстоятельства, а ты сейчас делаешь это добровольно. У Софии куда больше поводов меня ненавидеть, но она все поняла, и согласна с моей позицией. Мы оба хотим тебе только добра.
— Рада, что вы так хорошо поладили, но я — не мама. И не обязана так же безоговорочно тебя принимать. Где работать, разберусь сама, без Ваших бесценных советов.
Телефон Гамлета вновь подал признаки жизни, высветив очередной входящий звонок. Он отвлекся, а я развернулась и ушла, не оборачиваясь, хотя желание посмотреть не изменилось ли высокомерное выражение на холеном лице, просто распирало изнутри.
Это не было бегством. Я сумела высказать свое мнение, и отстояла право на него. Именно сейчас, а не в восемнадцать, когда покидала Укуровку, я, наконец, ощутила, что стала взрослой. Что мои решения и ошибки — только мои, а не мамины. Мама простила и забыла — и это ее право. Пусть общается, принимает помощь, да хоть молится на него. Но я, именно я, Вероника Кузнецова, прощать и забывать не хочу. А оправдываться и объяснять свои мотивы — тем более.
32. Подготовка
— Прошлогодние украшения у нас на складе, пойдем, покажу, — сказал Дима, приглашающе махнув рукой, и пошел впереди меня в закуток, отведенный под их, айтишное, хозяйство.
Я в очередной раз порадовалась, что набралось достаточно помощников, иначе, вдвоем с Аней, мы бы все это мероприятие не потянули. Большую часть работы по украшению взял на себя сисадмин — ходил по офису со стремянкой, крепил гирлянды, устанавливал реквизит для предстоящего мероприятия, готовил музыкальное сопровождение. А я бегала за ним хвостиком и подавала то ножницы, то скрепку, то скотч.
И радовалась возможности в этой суете отвлечься от грустных мыслей — с момента поцелуя в машине прошло уже полторы недели, а повторения я так и не дождалась. Денис больше не предлагал меня подвозить, в течение дня мы виделись только мельком, а вместо желанного свидания я получала лишь грустные смайлики в мессенджерах и пожелания доброго утра или вечера. Повезло же влюбиться в трудоголика! А может, ему вообще не нужны отношения? Поддался порыву, а потом пожалел об этом? Спрашивать об этом напрямую, я, конечно же, не собиралась.
Мы прошли мимо серверной — страшной комнаты, закрытой решетчатой дверью, откуда что-то пикало, мигало, жужжало и шумело так, будто пыталось взлететь — и оказались перед неприметной дверью, за которую мне заглядывать прежде не доводилось. Дима вынул из кармана огромную связку ключей, и, пошаманив с заедающим замком, распахнул недра склада, и прошел к стеллажам, заставленным плотными рядами разномастных коробок.
— Вот тут должны быть венки, а здесь шары для елки, — он сдвинул в сторону коробку, преграждающую путь, и потянулся к верхней полке, отчего джемпер задрался, обнажая полосу кожи на пояснице.
Стало неловко, будто подглядываю, и я быстро отвела взгляд, хотя Дима, кажется, этого и не заметил. Удобного момента, чтоб продолжить начатый в автобусе разговор, который не дала развить Диана, я искала давно, и вот он, наконец, представился.
— Дима, извини, хотела спросить у тебя без свидетелей, — сказала я вполголоса, решившись, наконец, прояснить мучащий меня вопрос.
Дима замер, опустил руки, поправил одежду, и очень медленно ко мне развернулся.
— Вероника, — начал он мягко, — у меня девушка есть! Ты очень милая, но…
— Везет же ей! — я сделала брови домиком и вздохнула, изображая грустную мордашку, — и какая потеря для всех остальных!
С Димой всегда было непонятно, шутит он или говорит серьезно, поэтому постаралась побыстрее замять неловкую ситуацию:
— Помнишь, когда ездили в пещеры, ты сказал, что Троегоров за меня вступился? Кажется, я одна не в курсе.
— А, это… — он вздохнул, казалось, чуть разочарованно, — ну, когда вся эта суета с вашими бумажками началась, он подходил, просил записи с камер снять. И начальнику твоему, и директору показывал.
— А что там, на камерах?
Я настолько привыкла к видеонаблюдению, что перестала обращать внимание, и теперь пыталась вспомнить, не подтягивала ли колготки под всевидящим взглядом круглых черных глаз, натыканных по всему офису, или, чего доброго, грызла ногти.
— Так Лариска бумажку на твой стол подсунула. Ей тогда, вроде, выговор влепили. Думаешь почему она так резко на больничный слиняла? — Дима снова повернулся к стеллажу и потянулся наверх. — Отсиделась, чтоб утихло, и будто ничего не было. Опять вон выступает.
Он повернулся, и всучил мне коробку, заклеенную скотчем, и полез за следующей. А я замерла, переваривая полученную информацию, и рассматривала надорванный картонный клапан, где из-под тонкого верхнего слоя выглядывала гофрированная начинка.