Только Юлия смотрела всё в окно:
— Где же он?…
Глава 25
Тщетно я скрываю сердца скорби люты,
Тщетно я спокойною кажусь:
Не могу спокойна быть я ни минуты,
Не могу, как много я ни тщусь.
Сердце тяжким сном, очи током слезным
Извлекают тайну муки сей:
Ты мое старанье сделал бесполезным:
Ты, о хищник вольности моей!
Ввергнута тобою я в сию злу долю,
Ты спокойный дух мой возмутил,
Ты мою свободу пременил в неволю,
Ты утехи в горесть обратил:
И к лютейшей муке ты, того не зная,
Может быть, вздыхаешь об иной;
Может быть, бесплодным пламенем сгорая,
Страждешь ею так, как я тобой.
Зреть тебя желаю, а узрев, мятуся
И боюсь, чтоб взор не изменил:
При тебе смущаюсь, без тебя крушуся,
Что не знаешь, сколько ты мне мил;
Стыд из сердца выгнать страсть мою стремится,
А любовь стремится выгнать стыд;
В сей жестокой брани мой рассудок тмится,
Сердце рвется, страждет и горит.
Так из муки в муку я себя ввергаю;
И хочу открыться, и стыжусь,
И не знаю прямо, я чего желаю,
Только знаю то, что я крушусь.
Знаю, что всеместно плена мысль тобою.
Вображает мне твой милый зрак;
Знаю, что, вспаленной страстию презлою,
Мне забыть тебя нельзя никак.*
Так и стоя у распахнутого окна, сёстры тихонько напевали. Тоску их душ наблюдали прокравшиеся под покровом ночи Гаспаро и Фабио. Они стояли под окном и смотрели на балкон рядом. Оба понимали без слов, как легко получится пробраться к девушкам, чтобы никто не заметил. Рядом стоящее дерево являлось сему подмогой.
Гаспаро сорвал с соседнего куста розу и залез по дереву на балкон, а там… притаился… Он заглянул через открытое окно в комнату, где сёстры сидели на кровати и пели. Махнув другу рукой следовать за ним, Гаспаро поспешил бросить в комнату розу и постучать в стекло. Радостные взгляды сестёр сразу обратились к нему.
— Милый мой, Гаспаро! — вымолвила с нежной любовью Юлия, бросившись к любимому в объятия.
— Тише…. родная, — крепко прижав к себе, тот выглянул за окно с надеждой увидеть друга, но стояла абсолютная тишина, а товарища будто и следа не было. — Фабио со мной… Но где же он?
— Фабио? — с надеждой вопросила Алёна, сложив руки в мольбе.
Она внутри себя уже обращалась к Господу с благодарностью о посланном счастье, но тревога взяла верх. Алёна вышла на балкон, осматривала всё вокруг, но Фабио не видела. Только ни она, ни сестра с Гаспаро не успели больше ничего сказать.
В дверь громогласно постучались и за ней послышался взволнованный голос отца:
— Доченьки? Голубушки? Знаю, не спите ещё!.. Прошу, откройте немедленно, слышите? Разговор имеется.
— Разговор? — смотрела с тревогой в глаза не менее встревоженного Гаспаро Юлия, а Алёна уже стояла у двери:
— Скорее! Прячься! — кивнула она Гаспаро.
Тот, не долго думая, залез под кровать и притаился. Тогда в комнату пропустили войти стучавшегося отца. Он встал на одном месте, оглядел медленным взглядом комнату и указал на выход:
— Прошу, милые мои, пройдёмте в кабинет? Мне следует вам нечто сообщить…
В считанные секунды спальня опустела, а дверь медленно закрылась. Гаспаро пролежал под кроватью ещё некоторое время будто чувствовал, что кто-то вернётся.
Стремительной скоростью вошедшие двое мужчин обнаружили его под кроватью и заставили предстать перед собой. Гаспаро нисколько не сопротивлялся, принимая участь, какой бы ни оказалась. Когда же его, со завязанными руками и ртом, пропустили сесть в карету, он увидел, что там уже сидит Фабио: так же связанный и удивлённо взирающий в ответ…
— Папенька, за что же их так? — вопросила Юлия, видя с сестрой из окна, как Гаспаро и Фабио увезли.
— Этих, так называемых моряков, проверяют… Проверят, кем являются на самом деле, а потом сообщат мне, — рассматривая какие-то бумаги на столе, у которого стоял, ответил Павел Александрович.
Выдержав паузу, поправив на своей одежде застёгнутый халат, он подошёл к дочерям и взглянул с грустной улыбкой:
— Я должен выяснить, кто они. Ответственен за ваше счастье, понимаете? Не позволю никому обмануть или устроить какую неприятность.
— Папенька, — в ответ вопросила Алёна. — А Вы давно знаете Анну Романовну, нашу воспитательницу?
— Анна Романовна Шатилова, как вам уже известно, приходится сестрою фрейлины императрицы Марии Фёдоровны, а так же, — смущённо улыбнувшись, чуть помолчал он и продолжил. — Моей единственно любимой женщиной.