— Ты чертовски забавный парень, Клайви, — сказал дедушка. — У меня шестнадцать внуков, и только двое из них, мне кажется, годятся на что-нибудь. Ты один из них, правда, не первый, — но ты единственный, от разговора с которым я смеюсь так, что у меня болят яйца.
— Я совсем не хочу, чтобы у тебя болели яйца, — возразил Клайв, и дедушка расхохотался снова. На этот раз ему удалось справиться со смехом еще до того, как начался кашель.
— Обмотай цепочку вокруг ладони, если хочешь чувствовать себя лучше, — посоветовал дедушка. — Если ты будешь чувствовать себя спокойнее, может быть, отнесешься внимательнее к тому, что я собираюсь сказать тебе.
Мальчик поступил так, как сказал ему дедушка, и действительно почувствовал себя лучше. Он смотрел на часы, лежащие у пего в ладони, зачарованный живым ощущением их механизма, отражением солнца на стекле, секундной стрелкой, бегущей по своему маленькому кругу. Но это были все-таки дедушкины часы, в этом он не сомневался. Затем, как только в голове у него промелькнула эта мысль, яблоневый лепесток скользнул по циферблату и исчез. Это заняло меньше секунды, но все сразу изменилось. После пролетевшего лепестка происшедшее стало реальностью. Часы принадлежат ему, навсегда.., или по крайней мере до тех пор, пока один из них не остановится, его нельзя будет отремонтировать и придется выбросить.
— Так вот слушай, — сказал дедушка. — Видишь секундную стрелку, которая движется отдельно?
— Да.
— Отлично. Следи за ней. Когда она коснется двенадцати, на самой вершине, крикни мне: «Пошла?» Понятно?
Мальчик кивнул.
— О'кей. Когда она подойдет к двенадцати, предупреди меня.
Клайв уставился на часы с серьезностью математика, приступающего к решению сложного уравнения. Он уже понимал, что хочет показать ему дедушка, и был достаточно умен, чтобы осознавать, что доказательство представляет собой простую формальность.., но, несмотря на это, нужно быть свидетелем демонстрации. Это был своего рода обряд подобно тому, как нельзя выходить из церкви, пока священник не произнесет благодарственную молитву, несмотря на то, что все гимны спеты и проповедь наконец закончилась.
Как только секундная стрелка вытянулась вертикально вверх на своем отдельном маленьком циферблате («Моя! — восторженно подумал мальчик, — это моя секундная стрелка на моих собственных часах»), он крикнул изо всех сил:
— Пошла!
Мгновенно дедушка принялся считать с удивительной скоростью аукциониста, продающего товар сомнительного качества и пытающегося всучить его по наивысшей цене до того, как загипнотизированная аудитория придет в себя и поймет, что ее не только обманывают, но и издеваются над ней.
— Один-два-три-четре-пять-шесть-семь-всемь-двять, — забормотал дедушка. От волнения на его щеках и на носу резко проступили пурпурные вены. Он закончил счет, с триумфом воскликнул: — …Пятьдсятьдвять-шетьдесят!
Когда он кончил считать, секундная стрелка на карманных часах едва успела пересечь седьмую темную линию, обозначающую тридцать пять секунд.
— Сколько? — спросил дедушка, тяжело дыша и потирая ладонью грудь.
Клайв сказал, глядя на него с нескрываемым восхищением:
— Ты очень быстро считал, дедушка!
Дедушка помахал рукой, которой он растирал грудь, словно говоря: да разве это быстро! — и улыбнулся.
— Этот молокосос Осгуд считал куда быстрее, — сказал он. — Я слышал, как маленький ублюдок произнес «двадцать семь», и не успел опомниться, как он был где-то около сорока одного. — Дедушка уставился на Клайва темно-синими глазами, так непохожими на карие глаза мальчика, которые достались ему откуда-то из Средиземноморья. Он положил свою старческую руку с шишковатыми пальцами на плечо внука. Она была изуродована артритом, но мальчик чувствовал жизненную силу, все еще скрывающуюся в ней подобно проводам в выключенной машине. — Запомни одну вещь, Клайви. Время не имеет никакого отношения к тому, с какой быстротой ты можешь считать.
Клайв неторопливо кивнул. Нельзя сказать, что он понял все, но ему казалось, что он ощущает тень понимания подобную тени облака, медленно проплывающего над лужайкой.
Дедушка сунул руку в большой карман на животе своего комбинезона и достал оттуда пачку сигарет «Кулз» без фильтра. Судя по всему, он не перестал курить, невзирая на больное сердце. И все-таки мальчику казалось, что дедушка стал курить гораздо меньше, потому что пачка сигарет выглядела изрядно потрепанной, словно пролежала в кармане немалое время. Она избежала судьбы большинства пачек, которые открывали после завтрака и выбрасывали смятыми в канаву в три часа. Дедушка пошарил в пачке и достал из нее сигарету, почти такую же погнутую и помятую, как и сама пачка, в которой она лежала. Он сунул сигарету в угол рта, убрал пачку обратно в карман комбинезона и отработанным движением толстого желтого ногтя на большом пальце зажег деревянную спичку. Клайв следил за ним с увлечением ребенка, наблюдающего за тем, как фокусник извлекает развернутую веером колоду карт из пустой руки. Резкое движение большого пальца казалось всегда интересным, но самым поразительным было то, что спичка не тухла. Сильный ветер постоянно овевал вершину этого холма, но дедушка прикрывал маленькое пламя ладонью с уверенностью, граничившей с небрежностью. Он закурил и затем взмахнул горящей спичкой, словно отрицал существование ветра простым усилием воли.
Клайв внимательно посмотрел на сигарету и не увидел черных ожогов, тянущихся по белой бумаге от светящегося конца. Да, глаза не обманули его — дедушка прикурил сигарету от вертикального огня спички, словно делал это от пламени свечи в комнате. Это выглядело волшебством, очевидным и несомненным.
Дедушка достал сигарету изо рта и сунул в рот большой и указательный пальцы — на мгновение показалось, что он собирается свистом подозвать к себе собаку или вызвать такси. Вместо этого он извлек изо рта два мокрых пальца и прижал их к горящей головке спички. Действия дедушки не требовали объяснения: единственное, чего он и его друзья в сельской местности боялись больше внезапных заморозков, — это пожар. Дедушка бросил спичку на землю и затоптал ее сапогом. Посмотрев на мальчика, он неправильно истолковал его зачарованный взгляд.