Не обладая большим опытом любовника, движимый могучей страстью, он целовал ее веки и чувствительную кожу на изгибе плеча, посасывал кончик ее языка, облизывал стройную шею и ее пышную грудь, скользнул зубами по гладкой, шелковистой коже у нее на бедре, после чего добрался до блестящих лепестков, скрывавших самую сердцевину ее женственности.
Ее слабые вздохи усиливали его удовольствие, постепенно подводя его к вершине наслаждения. Он чувствовал себя чем-то вроде странника, отправившегося на поиски приключений. Мысли его стали туманными и отстраненными, тело его превратилось в огненную колесницу, а она была для него той неизведанной землей, к которой он всей душой стремился.
Пораженная столь бурным натиском чувств, Лили лихорадочно осматривалась вокруг, словно отыскивая якорь спасения, пока наконец не поймала на себе взгляд его блестящих глаз. Она с восторгом покорилась этой первозданной силе, ощущая всем существом его мужское ликование и отвечая на него своим, женским.
Не зная, чего ей ожидать, она перекинула ногу через его бедро, опрокинув его на себя, и тут же ощутила резкий толчок его мужской плоти. Она инстинктивно приподняла бедра, а он так же инстинктивно рванулся ей навстречу.
На какой-то миг они застыли в этой позе, их тела слились так тесно, как это вообще было возможно. Затем он вошел в нее, крепко обняв мускулистыми руками, с каждым разом проникая все глубже и все больше заполняя ее собой, потом ослабил натиск и начал все снова. Она следовала ритму его движений, закрыв глаза и упершись локтями в матрас, напрягшись всем существом в стремлении получить то пресыщение, которое, она узнала, скоро последует.
— Да, — повторял он шепотом ей на ухо, и голос его был похож на низкое, хриплое урчание. — Да, это любовь. Моя милая, милая Лили. Моя любимая…
Его слова приблизили неизбежную развязку. Непередаваемое словами блаженство волна за волной накатывалось на нее, беря начало в той точке, где их тела соприкасались, и доходя до самых кончиков нервов. Наконец она почувствовала, как он напрягся, и вскоре его возглас, означавший, что он достиг пика наслаждения, вызвал ответное эхо в ней, и она вскрикнула громко и счастливо.
Все кончилось слишком быстро. Последние, слабые, судороги пробежали по ее телу, накапливаясь где-то в нижней части живота. Словно в тумане она расслышала его тяжелое, затрудненное дыхание и, протянув дрожащую руку, откинула темно-золотистые волосы с его лба.
— Эйвери! — шепотом окликнула его Лили. Он крепче обнял ее, глаза его по-прежнему оставались закрытыми.
— Эйвери…
— Тс-с. — Голос его был низким и невыразимо печальным. — Тише. Завтрашний день подстерегает нас за этой дверью, чтобы снова бросить в океан пустых слов и сомнений. Но он еще не наступил, Лили, а мы с тобой здесь. Лили. Лилиан. Дорогая моя. Умоляю тебя, позволь мне любить тебя снова и снова! Дай мне возможность доказывать тебе свою любовь всю ночь напролет.
Она ответила ему поцелуем.
Глава 25
Рассвет наступил слишком скоро, вновь принеся с собой сомнения. Эйвери стоически наблюдал за его приближением. Его сердце сейчас больше всего напоминало обреченный на гибель форпост, осаждаемый целыми легионами неоспоримых фактов.
Лили лежала рядом с ним на постели, уютно свернувшись в клубочек, удовлетворенная и насытившаяся любовью. Черные пряди ее волос струились по его рукам и плечам, одна ее ладонь покоилась у него на бедре. Эйвери провел не один час, пытаясь найти такие слова, подобрать такие доводы, которые заставили бы ее выйти за него замуж, поскольку любые другие отношения казались ему неприемлемыми. Вместе с тем он опасался, что никакие, даже самые пламенные речи уже не в состоянии были изменить ее решение остаться незамужней.
Законы, регулировавшие права на детей, выглядели в его глазах не менее отвратительными, чем желание сознательно превратить своего ребенка в бастарда. Она ни за что не смирится с первым, а он даже думать не желал о втором. Да поможет ему Бог!
Горечь пронзила его душу при воспоминании о матери Лили, женщине, которую она так горячо любила, что готова была принести в жертву свою жизнь — нет, жизни их обеих — в память о понесенной ею утрате.
Словно почувствовав, как изменилось его настроение, Лили шевельнулась в его объятиях, на лицо ее набежала тень. Осторожно, чтобы не разбудить, он привлек ее к себе и снова приник губами к прохладной массе растрепанных темных волос, вдыхая как можно глубже запах сна и плотского пресыщения и вместе с тем с особой остротой сознавая, что этот миг может стать для них последним и разлучить их навсегда. Как он мог потерять ее — свою прелестную соперницу и вечного антагониста, сокровище его сердца, воплощение всех его грез? И в то же время что он мог предпринять, чтобы ее удержать?
Из глубины дома до них донесся чей-то долгий, пронзительный крик, словно какому-нибудь проказливому чертенку наступили на хвост. По-видимому, один из малышей Терезы был голоден.
Эйвери вдруг почувствовал, что Лили проснулась. В воздухе, окружавшем их, вдруг появилась какая-то настороженность; он вздрогнул от внезапного холода и открыл глаза. Дрожь пробежала по его телу, когда он подумал о вставшем перед ним неотвратимом выборе.
— Останься, — услышал он как бы издалека собственный голос. — Останься со мной, Лили.
Она заворочалась на постели, высвободившись из его объятий, и, отвернувшись, натянула на себя простыню. Она тоже услышала плач младенца. Тот самый невинный звук, в котором ему почудился укор за готовность родителей лишить своих детей доброго имени, для нее был предостережением, посланным матерью.
Лили обернула простыню вокруг плеч, слегка зарумянившись и скромно опустив глаза при виде его обнаженного тела. Она отодвинулась от него и села на краю кровати, свесив вниз длинные ноги. Даже сейчас желание, словно дикий зверь, затаившийся где-то в глубине его существа, подкрадывалось к нему все ближе и ближе.
Ребенок заплакал снова — на сей раз еще громче, еще требовательнее. Лили подняла голову, и, глядя на ее профиль, он смог прочесть на застывшем лице внезапную догадку. Он невольно поморщился, видя ее отчужденность и понимая, что это был лишь предвестник того удара, который она готова была нанести.
— Мы можем просыпаться каждое утро вот так, в объятиях друг друга, — произнес он, не в силах скрыть отчаяние. — Ничто не мешает нам пожениться и провести вместе долгие годы, просыпаясь под детский плач.
— Эйвери, прошу тебя… — Стон вырвался из ее груди. — Ты же знаешь, что я не могу выйти за тебя замуж. Не могу.
— Нет, можешь! — С трудом сдерживая гнев, Эйвери схватил ее за запястье и развернул к себе, чтобы она по крайней мере посмотрела ему прямо в лицо. — Ответь мне прямо, Лили, что ты хочешь от меня услышать? Какие слова способны убедить тебя в том, что я никогда не перестану тебя любить и никакая сила на свете не заставит меня причинить тебе боль, забрав у тебя наших детей?
На ее лице отразилась глубокая тоска.
— Таких слов нет, Эйвери. Есть законы, и, будь они другими, я…
— Черт побери, Лили! — не сдержался он, выпустив ее запястье и отодвинувшись в сторону. — Неужели ты доверяешь своду законов больше, чем мне?
Она покачала головой:
— Я делаю это не ради себя, а ради своих будущих детей.
Эйвери поднял с пола брюки и, наскоро натянув их, поднялся. Он упорно отказывался смотреть на нее и вместе с тем не мог так просто отказаться от того, что он обрел и оценил по достоинству слишком поздно. С юных лет он привык к постоянной борьбе и теперь готов был бороться за нее до конца.
— Тогда просто останься со мной здесь, в Милл-Хаусе. Она повернулась к нему, и пышные кудри упали каскадом ей на плечи и спину, образуя один сплошной черный поток.
— Не как моя жена, раз уж ты от этого отказываешься, но как моя спутница, экономка, возлюбленная, хозяйка дома — словом, в любом качестве, какое тебе угодно, только не бросай меня совсем, Лили. — Его голос был полон страстной мольбы. — Не уходи, прошу тебя!