– Тут такое дело, Деян Иванович… – хмуро начал сыщик, дергая себя за отвислый ус. – Барышню твою с поличным взяли по статье нешуточной. Боюсь, что нонешний фортель ей с рук не сойдет.
– Жозефину? – удивился я.
Ильин, хмыкнув сожалеючи, негромко сказал:
– О другой речь веду – той, что в окружной палате глазки тебе строила.
И смотрит так ехидно, словно поп на грешника.
Тьфу на вас! Вот откуда, скажите на милость, охранное отделение про всех все знает? Впору самому поверить в обывательские байки о нашем всеведении.
Ладно, сейчас это неважно.
– Поясни! – требую недрогнувшим голосом.
– Да что тут пояснять? – Ильин недоуменно пожал плечами. – Пассия твоя кому-то дорожку перешла, в оборот ее взяли крепко. У промышленника Астафьева пыталась шантажом двадцать тысяч выманить, да промашка случилась – полиция ее в конторе поджидала, меченые ассигнации при свидетелях изъяли.
Лютый холод стреляет в висок. Вымогательство по Уголовному уложению от одна тысяча девятьсот третьего года отнесено к тяжким преступлениям, – царапает сердце услужливая память. Да и сумма немалая, все что свыше пятисот рублей карается особо.
– Ссылка в каторжные работы, – словно прочитав мои мысли, угрюмо вещает Ильин.
– Где она сейчас? – спрашиваю хриплым голосом.
– В Хамовниках, – столь же сипло отвечает сыщик. – Но дело не по их части будет, поутру в сыскную полицию при канцелярии градоначальника передадут… – и словно невзначай роняет: – Барышня наша, случаем, не в сотрудниках числится?
С минуту молча смотрю на него – пристально, с прищуром. Затем медленно киваю: именно так, именно сотрудником и числится.
– Вот и славно! – облегченно вздохнув, Ильин лукаво подмигивает: – Значит, я передам доклад по команде?
Я вновь киваю – поспешно, с затаенной радостью.
В нашем деле вовремя составленная бумага не последнюю роль играет. Доклад старшего группы филеров уйдет наверх, и фигурировать в нем будет не давняя бродяжка, а ценный агент. А это, как ты ни крути, совершенной иной расклад дает. И с моей стороны нужная бумага не заставит себя долго ждать.
Подлог, скажите вы? Не спорю. Однако не верю я в виновность Анны, и все тут. Хоть режьте меня на мелкие кусочки. И пока сам в деле досконально не разберусь, на растерзание судебным следователям ее не отдам.
Крепко пожав руку сыщику, поднимаюсь в свой кабинет. Чтобы раскрутить маховик бюрократической машины предстоит немало потрудиться. Самое главное сейчас – забрать дело из полицейской части. Тяжело блуждать в потемках, не видя материалов обвинения, но ничего, чай, и мы не лыком шиты.
Перо стремительно порхает по бумаге. Строчки ровные, безучастные, но спешка вырывается предательской кляксой. Комкаю листок в руке, перевожу дыхание. Достаю из пачки новый лист, кладу перед собой. Твердо вывожу:
Служебная запiска.
Казенным слогом рисую банальную картину: сотрудник влип в неприятную историю, требуется содействие. Едва успеваю затемно. Размашистым шагом пересекаю коридор. Из-под двери приемной стелется по полу неяркая полоска света – старший чиновник по поручениям частенько покидает службу за полночь. Стучусь, вхожу в кабинет.
– Разрешите?
– Что у вас, Деян Иванович?
Егор Матвеевич болезненно морщится. У него застарелая подагра.
– Извольте ознакомиться.
Протягиваю доклад. Он внимательно читает, хмуря брови. Я молча жду, всем своим видом излучая спокойствие. Так, по крайней мере, мне кажется. Наконец, короткая резолюция наискось чертит левый верхний угол документа.
– Под вашу личную ответственность.
Чиновник смотрит испытующе.
Согласно киваю. Что тут скажешь?
Теперь остается только терпеливо ждать. Утром в канцелярию градоначальника уйдет официальный запрос об истребовании дела в охранное отделение. Господам из уголовного сыска это крайне не понравится, но то не мои печали. Иные заботы гложут: как бы моя барышня чего лишнего не сболтнула.
Впрочем, утро вечера мудреней.
Бессонная ночь тянется вечность. Мягкая пуховая перина отчего-то кажется неуютной. Едва забрезжило, я выхожу из квартиры. В нетерпении оглядываюсь по сторонам. Фортуна благосклонна, ранний извозчик дремлет у въезда в переулок. Подзываю свистом.
Предрассветные улицы безлюдны, и до полицейского участка добираемся скоро. Опухший ото сна надзиратель, ворча под нос о беспокойных визитерах и раздраженно гремя связкой ключей, ведет меня в арестантское помещение.
Переступив через порог одиночной камеры, щурюсь, привыкая к полумраку. Приношу извинения за бесцеремонность вторжения, с напускной строгостью говорю:
– Искренне признаюсь, не ожидал от вас, Анна Васильевна, такого, никак не ожидал-с.
Присаживаюсь на облезлый табурет. Тюремная мебель жалобно скрипит. Моя узница, натянув до подбородка куцее одеяло, сонно хлопает своими зелеными глазищами.
С укором качаю головой:
– Не будет ли вам угодно разъяснить, что сие значит?
Она задумчиво смотрит куда-то сквозь меня, отрешенно повторяет:
– Сие… – и прыскает в кулачок. – Простите, не удержалась: уж больно слово смешное.
– Не вижу ничего смешного, – сухо выговариваю я.
Честно признаться, ее беззаботность меня обескураживает.
Покаянно сложив ладони на груди, Анна ласково шепчет:
– Не обижайтесь, Деян… – и с самым серьезным видом добавляет: – А сие есть пакость несусветная.
Глядя на хохочущую девушку, не могу сдержаться от глупой улыбки.
Глава двенадцатая
Анна
– Каким еще сотрудником? – выпадаю я в осадок.
Кареглазый жандарм, закинув ногу на ногу, безмятежно покачивает носком начищенного до зеркального блеска ботинка.
– Секретным.
Вот как, без меня меня женили? С трудом гашу вспышку ярости, подчеркнуто спокойно спрашиваю:
– Иными словами, c данной минуты я ваш агент?
– Самый что ни на есть настоящий, – довольно ухмыляется мерзавец.
Вкрадчиво вношу уточнение:
– Вообще-то я комсомолка.
Мало ли что, вдруг у них это не приветствуется. Лучше заранее предупредить.
– Кто-кто? – подозрительно щурится змей-искуситель.
– Комсомолка, – с безмятежным видом повторяю я.
Жандарм выглядит обескураженным. Что, не доводилось слышать? Теперь знай! Нам, мой милый сатрап, по уставу запрещено стучать в охранку на своих старших товарищей по партии. Но вслух я это не решаюсь сказать, лишь сокрушенно качаю головой.
– Вы отказываетесь?
Он выглядит изумленным. И голос дрожит обидой – искренней, по-мальчишечьи горькой. Запальчиво бросается в объяснения:
– Поймите же наконец, ситуация очень непроста. Одна вы беззащитны, и даже ваши таланты, коими не я один восхищаюсь, бессильны в такой ситуации… Прошу вас, одумайтесь! Наше ведомство не последним в империи по ранжиру числится, и своих сотрудников мы в обиду давать не привычны.
– Я должна где-то расписаться? – спрашиваю с легким сарказмом.
– Это обычная формальность, – поспешно заверяет меня искуситель.
Но выглядит при этом несколько смущенным.
– Кровью? – весело уточняю я.
– Анна Васильевна!
Он возмущен до глубины души. Но и я сердита до неприличия.
– Доносы соизволите лично принимать, или прикажете почтой отсылать?
– Анна Васильевна… – с укором повторяет он.
На долгую минуту наступает тишина. Мой жандарм смотрит пытливо, с затаенной жалостью. А вот фигушки вам! Не надо меня заранее хоронить, мы еще повоюем. Во мне просыпается вредный чертик, я подмигиваю в ответ. Лукаво, с кокетством. Он пунцовеет. Надо же, не ожидала. А с виду и не скажешь – неприступная крепость, да и только. Но ему очень даже идет.
– Значит, вы отказываетесь, – потухшим голосом констатирует он.
Жалко мне его. Может, в обморок нечаянный упасть? Нет, не стоит. Лучше я его поцелую. Точно! Пусть он сам в обморок падает!
– Отказываюсь, – грустно подтверждаю я. – Не обижайтесь на меня, мой милый спаситель, но за свои поступки я привыкла отвечать сама.