Он вновь краснеет. Пытается что-то возразить, но, оборвав себя на полуслове, огорченно машет рукой. Ссутулившись, бредет к выходу. На пороге оборачивается, отрывисто кивает.
– Честь имею!
Негромко окликаю – в спину.
– Деян Иванович…
Кутаюсь в одеяло, вскакиваю, ругая себя последними словами. Ну нельзя же так с человеком! Он тебе руку помощи протянул, а ты, оттолкнув, даже поблагодарить не соизволила.
Подхожу вплотную, приподнимаюсь на цыпочки, целую в колючую щеку.
– Спасибо… – шепчу с нежностью.
Кареглазый жандарм вспыхивает, что пионерский галстук на утренней линейке в позабытом детстве. Мерзко хихикаю, показываю язык взирающему на нас с отвисшей челюстью надзирателю, с грохотом закрываю дверь темницы.
Теперь можно побыть в одиночестве.
Поплакать.
Едва невидимые за мутным стеклом кутузки уличные часы пробили полдень, птичку выпустили из неволи.
За мной пришли.
Сияющий, что ярмарочный самовар Петр Трофимович и напыщенный, самодовольный Жорж. С букетом белых гвоздик.
Идиот!
Нет, приятно, конечно, но все равно идиот. Почему? Да просто вредная я сегодня с самого утра.
Дядюшка, радостно сграбастав меня в охапку, пробасил в самое ухо:
– Все в порядке, дочка! Залог внесли, судебный приказ имеется, все чин по чину, комар носу не подточит. Поторопись, матушка все глаза выплакала, тебя дожидаючись, … И не забудь помолиться за нашего благодетеля: кабы не он, деньги на выкуп так споро я бы не нашел.
– Завсегда рад услужить со всем моим почтением.
Жорж расплылся в самодовольной улыбке, по-гусиному выпятив грудь. Спаситель, прости господи! Ему бы крылья развернуть, да с гоготом по кругу пройтись! Гусак он есть гусак. Глупый и самовлюбленный.
– Свечку поставлю непременно, – клятвенно заверила я, чуть тише пробормотав: – Ректальную.
Секундочку подумав, благосклонно протянула руку для поцелуя. Поморщилась, почувствовав телячьи губы на запястье. Ладно, решила про себя, без молитвы благодарственной ты, братец, перебьешься, но молочком при случае угощу.
Расписавшись в караульном журнале, послала воздушный поцелуй надзирателю и… как там у Пушкина? Темницы рухнут – и свобода вас встретит радостно у входа, и братья меч вам отдадут…
Свобода встретила меня ленивым взмахом хвоста и приветственным ржанием: у крыльца участка скучала знакомая парочка – меланхолично жующий вороной и вечно сонный Пахом. Имелся в наличии сыромятный кнут, с мечом, судя по всему, вышла промашка. Ошибся классик, с кем не бывает.
Спрыгнув с облучка, Пахом помог мне забраться в коляску. Дядюшка пристроился рядом со мной, Жорж по-молодецки запрыгнул в стоящий по соседству наемный экипаж.
Щелчок кнута, визгливый скрип колес.
Тронулись.
Все дорогу дядюшка горестно вздыхал и сопел, бросая на меня жалостливые взгляды. Вот, гадство! У самой кошки на душе скребут, еще и он со своим непрошеным сочувствием… Сглотнув подступивший к горлу комок, я задрала вверх подбородок, всем своим видом излучая спокойствие и уверенность.
Видать, плохая из меня актриса, дядюшка не выдержал уже через минуту, вздохнув горше прежнего:
– Эвон, какие каверзы судьбинушка творит, врагу клятому не пожелаешь… – и, не дождавшись ответа, пытливо глянул из-под кустистых бровей: – Вижу, дочка, терзаешь себя в раздумьях скорбных. Ты не стесняйся попусту, коль совет нужен, так прямо и скажи. В делах судейских проку нет от меня, но житейский опыт поболее будет, чем смогу – тем завсегда подсоблю, можешь не сумлеваться.
Придержав шляпку, едва не сорванную внезапно налетевшим ветерком, я задумчиво пробормотала:
– В библиотеку мне надобно попасть, и как можно скорее.
– В библиотеку? – с изрядной долей удивления переспросил дядюшка.
– Угу… – безмятежно кивнула я.
Петр Трофимович озадачено подергал себя за бороду. Затем хлопнул по спине кучера – не гони, окаянный, думать мешаешь, – и догадливо вскинулся:
– Законы хочешь подучить?
– И это не помешает, – подтвердила я. – Но в первую очередь хотелось бы полистать подшивки старых газет.
– Да на кой ляд они тебе сдались? – не в силах разгадать загадку, сердито засопел дядюшка.
– Объявление одно хочу найти, – отстранённо пояснила я. – Надо выяснить, продавался ли славянский шкаф или мне показалось.
От настойчивых расспросов я увильнула самым бесстыдным образом, сославшись на приступ мигрени – неизменную спасительницу прекрасной половины человечества в трудные минуты различных жизненных ситуаций.
Не время для пустых разговоров, мне не давало покоя памятное объявление. То самое, что попалось на глаза в пыльном подвале фабриканта Астафьева. И если удастся найти эту газету, шансы на спасение из призрачных превращались в мизерные. А это уже кое-что, при таких раскладах можно и повоевать.
… Серафима Павловна, вопреки ожиданиям, встретила меня без охов и вздохов. Молча обняла, крепко прижала к себе и, незаметным движением смахнув слезинку, потащила в купальню. Грозно цыкнув на замешкавшуюся девку, что помогла мне в прошлый раз, моя радетельница столь же строгим голосом приказала лезть в ванну.
Спустя мгновенье невесомое облако с головой укрыло меня от окружающего мира. Блаженство! В пахнущей душистым ландышем пене таяли, исчезали ненавистные запахи околоточной кутузки. Так бы и пролежала вечность, засыпая под убаюкивающий напев журчащей из медного крана воды, но не судьба: обиженная чем-то горничная сварливо поведала, что время полдничать подходит, и приличным барышням невместно спускаться к гостям без соответствующего антуража.
Спорить я не стала – пусть будет антураж. Мимолётно спросила:
– Тебя как зовут?
– Меланьей от рожденья крестили, – буркнула служанка.
Пока стараньями Меланьи и доисторического утюга на паровом ходу – если это не локомотив, тогда зачем в него уголь засыпают?! – мой наряд приобретал божеский вид, я торопливо приводила в порядок себя любимую. Из всего обилия местной косметики рискнула воспользоваться лишь карандашом для подводки глаз – помада и пудра от лучших парижских домов моды меня, честно говоря, не впечатлили. И фена завалящего поблизости не наблюдалось.
Интересно, как они прическу укладывают? Надеюсь, что не в печке…
Йоханн
– Смею надеяться, господин Розенталь, что отныне мы с вами в полном расчете и претензий ко мне более не имеется?
Голос дознавателя звучал сухо и неприязненно, с оттенком застарелой обиды. Он явно видел во мне источник своих бед и злоключений. В стенах всесильного ведомства эта обида казалась особенно неуместной.
Сам виноват, дружок, никто не заставлял тебя чинить подлог. И благодари всевышнего, что я не дал тогда делу ход, иначе твои же коллеги из особого отдела сыскной полиции взяли бы тебя в оборот незамедлительно.
– Полагаете, моему слову нельзя доверять?
– Помилуйте, Йоханн Францевич, как можно?! – испугано замахал пухлыми ладошками полицейский чиновник. – Мне хотелось лишь удостовериться, что мы правильно поняли друг друга.
Я язвительно усмехнулся.
– Не извольте-с сомневаться, сей прискорбный случай забыт мною на веки вечные… – небрежно приподнял шляпу: – Не смею более отвлекать вас, мое почтение… – и уже на самом пороге, открыв дверь кабинета, не удержался от прощальной шпильки: – И все-таки, как могло такое случиться, что пропал акт изъятия с номерами ассигнаций?
– Обычное головотяпство низших чинов, случай хоть и нечастый, но ничего удивительного в том не наблюдается, – безразлично пожал плечами дознаватель.
– Надеюсь, сей злополучный акт не появится вдруг в материалах обвинения? – с легкой угрозой спросил я.
Глянув на меня с неприкрытой ненавистью, чиновник процедил сквозь зубы:
– Не извольте беспокоиться, алфавит вещественных доказательств приложен к делу и заверен канцелярией надлежащим образом… – он ехидно прищурился: – Впрочем, вашей подзащитной это мало чем поможет – расписка в материалах имеется, да и свидетели, смею вас заверить, вполне благонадежные, у господ присяжных сомнений не вызовут ни в коей мере.
Это все так, – мысленно вздохнул я. И расписка в наличии, и свидетели, еще и собственноручно составленный план, в коем разве что слепой не усмотрит признаков банального шантажа. У обвинения полный комплект, придраться практически не к чему. Странно, что барышня не упомянула про расписку, если верить слухам, гуляющим в последнее время в нашей среде, подобная небрежность не в ее привычках.