— Вот это верно, — согласился Фредди. — И если хочешь знать мое мнение, ты не сможешь стать хорошим мужем ни для одной женщины, на ком бы ты ни женился, так как ты привык думать только о себе.
Герцог страдальчески поморщился.
— Но что ты прикажешь делать с моими многочисленными родственниками, которые последнее время разговаривают со мной так, словно я какой-нибудь Мафусаил и в самом скором будущем уже буду не в состоянии произвести на свет потомство.
Фредди откинул голову и расхохотался.
— Что ж, это одна из тех отрицательных сторон, которые неотделимы от титула герцога. И согласись, их не так уж много.
— Я в этом далеко не так уверен, как ты, — недовольно заметил герцог. — Я обнаружил, что связан множеством ограничений и условностей, которые для большинства людей совершенно необязательны.
Фредди испытующе посмотрел на друга, и в его глазах мелькнуло лукавое выражение.
— Хочешь услышать от меня правду, Брок? Или тебе стоит слишком больших хлопот и беспокойства, чтобы покинуть свои заоблачные выси, и ты предпочитаешь оставаться в мире грез и мечтаний?
— Так вот как, ты думаешь, я живу?
— Не думаю, мой друг. К сожалению, знаю.
— Ну хорошо, скажи мне правду — хотя, как я понимаю, ничего приятного я от тебя не услышу.
— Я частенько думаю о тебе, — медленно начал Фредди. — А правда состоит в том, что ты стал слишком важным, слишком богатым и чертовски самоуверенным в последнее время.
— Благодарю, — насмешливо сказал герцог, саркастически изогнув бровь.
— Ты ведь сам просил сказать тебе правду, так что теперь будь добр выслушать все. Ты слишком далеко оторвался от реальной жизни, от людей и от обстоятельств, среди которых приходится жить таким, как мы, твои старые друзья.
— Ну это уж слишком! — запротестовал герцог. — Ты хочешь уверить меня, что моя жизнь чересчур легка и беззаботна. Но она определенно не была легкой, когда мы с тобой служили под началом Веллингтона!
— Но тому уже минуло десять лет, — заметил Фредди. — Ты демобилизовался, когда умер твой отец, и с тех пор постоянно находился в центре внимания. С тобой носились, холили и лелеяли, словно ты был какой-то редкой диковиной, нежным цветком, который мог мгновенно погибнуть при одном только соприкосновении с реальным миром за пределами той башни из слоновой кости, в которую ты сам себя заключил.
Герцог тяжело вздохнул.
— Видимо, ты прав.
— Ты только посмотри, как ты живешь, — продолжал Фредди. — Твои слуги обращаются с тобой так, словно ты сделан из тончайшего дрезденского фарфора. За тебя все делают управляющие, секретари, слуги…
Герцог издал звук, который можно было принять за протестующий возглас, однако не стал прерывать Фредди, и тот продолжал:
— Мало того, что они все пресмыкаются перед тобой и чуть ли не целуют твои сапоги, так еще всегда находится прелестная женщина из общества, страстно мечтающая разделить с тобой постель или выскочить за тебя замуж.
— Уж не слышу ли я нотки зависти в твоем голосе? — весело спросил герцог.
— Возможно, и услышал бы, если бы я не знал тебя так хорошо. Но в последнее время я с грустью наблюдаю, как с каждым годом ты становишься все циничнее, все надменнее. Ты перестал радоваться жизни, скука — вот твоя главная подруга. И, глядя на тебя, я сотни раз говорил себе, что ни за что не хотел бы поменяться с тобой местами.
— Наверное, если бы мы были героями какой-нибудь французской комедии, — лениво заметил герцог, — мы могли бы поменяться с тобой местами. Ты бы надел мою одежду и стал на время герцогом, а я надел бы твой мундир и отправился в казармы, чтобы занять твое место.
— Но поскольку это невозможно, у меня есть идея получше.
— И что же ты придумал? — поинтересовался герцог, скептически посмотрев на друга.
— Ну, прежде всего тебе необходимо на время исчезнуть, это очевидно. Затем, думаю, было бы очень полезно для твоей души, если, конечно, она еще у тебя осталась, подумать о себе и о своем будущем.
— Ну, уж этим я занимаюсь достаточно часто.
— Что ж, значит, придется подумать снова, — убежденно заявил Фредди. — И на этот раз — о том, как изменить свою жизнь, сделать ее богаче и осмысленнее. Ты не можешь и дальше продолжать развлекаться в свое удовольствие и возбуждать несбыточные надежды в сердцах невинных девиц только для того, чтобы бросить их на пороге церкви.
— Будь ты проклят, Фредди! Я не так уж часто это делал! — горячо запротестовал герцог.
— А как насчет Шарлотты?
— Шарлотта вбила себе в голову, что я собираюсь жениться на ней, — отвечал герцог. — Но, как ты прекрасно знаешь, мои намерения всегда были абсолютно бесчестными.
Фредди, не выдержав, рассмеялся.
— Что ж, в одном тебе не откажешь, Брок, ты всегда откровенно признаешься в своих грешках.
— И то же самое можно сказать в отношении Луизы, если ты намерен упомянуть и ее, — продолжал герцог, игнорируя замечание друга.
— Я вовсе не собирался этого делать. Луиза была отнюдь не невинным цветочком. Она чертовски хорошо знала, чего ей было нужно, и, честно говоря, был момент, когда мне показалось, что она своего добьется.
— Ей и в самом деле удалось довольно долго дурачить меня, — признал герцог.
Фредди наклонился вперед и пытливо взглянул на своего старого друга.
— Так что же ты ищешь, Брок? — спросил он без тени юмора.'
— Хотел бы я сам это знать, — задумчиво ответил герцог. — Но я знаю лишь, что мне все наскучило и ничто не мило.
— И ты в самом деле полагаешь, что, если мы с тобой поедем в Корнуолл, Уэльс или даже в Шотландию, все будет по-другому? — спросил Фредди. — Нет, Брок. Ты и там будешь так же купаться в роскоши, твои слуги буду предвосхищать каждое твое желание, и ты никогда не почувствуешь своей связи с настоящим миром, в котором живем мы все. А когда ты вернешься в Лондон, то заскучаешь еще больше.
— Так что же, ради всего святого, ты предлагаешь мне делать? — с раздражением спросил герцог.
— Боюсь, мое предложение тебе не понравится.
— Я готов выслушать его.
— Ну, что ж, пусть будет так. Что, если я предложу тебе поехать… куда ты сам пожелаешь, но только одному и инкогнито?
— Что тут такого особенного? Я часто путешествовал под одним из своих имен, — пожал плечами герцог.
— Но я вовсе не имею в виду, что ты станешь называть себя лордом Херстом и пустишься в путешествия вместе со свитой слуг, личным камердинером и охраной, — насмешливо заметил Фредди. — Когда я сказал, что ты поедешь один, я имел в виду именно это — один и под чужим именем.
Герцог изумленно воззрился на друга.
— Позволь мне все объяснить, — продолжал Фредди. — И если так тебе будет легче, я даже готов заключить с тобой пари.
Герцог сохранял удивленное молчание, и Фредди продолжил:
— Я готов поставить своего Каналетто, единственную ценную вещь, которая у меня есть, против твоей пары гнедых, что ты не сможешь доехать отсюда до Йорка один, верхом, без сопровождающих, инкогнито, потому, что это стало слишком утомительно для тебя. Ты сдашься на середине пути и пошлешь за своими слугами и экипажем.
Фредди говорил медленно, словно взвешивал каждое слово.
Герцог смотрел на него с таким изумлением, будто с трудом мог поверить своим ушам.
— И ты действительно готов рискнуть своим Каналетто из-за такой абсурдной затеи? — все еще не веря, спросил он.
— Я влюблен в твоих гнедых.
— Это самое нелепое предложение, которое я когда-либо слышал! — воскликнул герцог. — Разумеется, я смогу сделать это, если захочу, и притом с легкостью!
— Так ты принимаешь пари?
— Я просто не вижу в этом ничего особенного.
— Возможно, это поможет тебе взглянуть на жизнь под другим углом, так сказать, переосмыслить жизненные ценности.
— Очень в этом сомневаюсь, — усмехнулся герцог. — Я и так знаю, что дороги слишком пыльные и грязные, постоялые дворы, где мне предстоит останавливаться, отвратительны, и раз мне придется довольствоваться компанией бродяг и грубых мужланов, общение с кем-либо будет крайне ограниченным.