В 1973 году, когда я уже стал известным оперным певцом, Герберт услышал об одном богаче в Либерти, штат Миссури, который оставил после себя средства для приглашения в свой город всемирно известных артистов. Как благотворно это желание для города и как хорошо это для артистов. Поскольку у меня прежде не было сольных концертов, то Герберт решил, что совсем неплохо будет выступить в Миссури.
При организации таких концертов всегда возникают трудности. Прежде всего надо продать билеты. В том городе, где вы собираетесь петь, должно быть достаточно жителей, чтобы зал был заполнен. У певца — свои проблемы: вместо трех — четырех арий, которые он обычно поет за спектакль, здесь за один вечер приходится исполнять пятнадцать-двадцать арий и песен, то есть в пять раз больше. И все это надо делать одному: нет ни хора, ни арий в исполнении других певцов, чтобы дать возможность отдохнуть вашему голосу.
Хотя при аншлаге певцы получают большой гонорар, сольный концерт — очень тяжелый труд. Это еще и большой риск. Здесь вы совсем не защищены и очень уязвимы — не так, как в опере, где участвуют еще сто человек. На сольном концерте может случиться все, что угодно. Поэтому-то Герберт и решил осуществить эту идею не в Нью-Йорке, а в другом городе.
Концерт в Либерти прошел хорошо, зрители были довольны, я тоже. Чуть позже, в том же 1973 году, я дал концерт уже в Карнеги-Холл. И тоже успешно. С тех пор я часто выступаю в сольных концертах, но не забываю, что инициатива первого такого концерта принадлежала Герберту. Думаю, что в этом одна из причин нашего успешного сотрудничества: ведь мы оба всегда готовы к новым впечатлениям, всегда готовы принять новые предложения. Вот уже двадцать семь лет мы проводим в жизнь новые идеи.
Вскоре после успешных концертов в Нью-Йорке состоялся и мой первый телевизионный концерт: мы выступали в «Метрополитэн-Опера» вместе с Джоан Сазерленд. С волнением представлял я себе, что мое пение слушают столько людей — не три-четыре тысячи, а миллионы! Но в то же время понимал, что если не спою хорошо или возьму фальшивую ноту, то об этом узнают миллионы слушателей. Но все прошло гладко. Так я утвердился в новом для себя виде выступлений.
Оперный спектакль — плод усилий многих людей, и мне это нравится. Конечно, приятно, когда тебе аплодируют за спетую арию или приходится выходить на поклон тебе одному. Но в основном художественное впечатление от оперы зависит от многих людей, особенно если они прекрасно выступают и слаженно работают все вместе. Когда те, с кем я выступаю в спектакле, поют хорошо, я испытываю радость, как от собственного успеха. Это как в спортивной команде — гол забивают отдельные игроки, но игра всех остальных также важна для окончательного счета в матче. Именно так я и чувствую себя в опере, начиная с первого своего выступления в 1961 году.
Хотя я и люблю совместный труд в опере, но особое волнение испытываю, когда выступаю в сольном концерте. Дело не просто в моем «я». Стоя на сцене около фортепиано или рядом с оркестром, ощущаешь более тесный контакт с публикой. Нет ни сценического действия, ни находок постановщика, которые порой отделяют артиста от зрителей. В концерте нас ничто не разделяет. В оперном спектакле нас связывает с публикой само участие в нем. Мы, артисты, словно инструменты для создания художественных образов Верди, Доницетти, Моцарта…
На концертной эстраде артист связан с аудиторией более непосредственно. Мне очень нравится чувствовать этот прямой контакт. Кое-кто из певческой элиты может смеяться надо мной, но этот контакт я ощущаю везде: и на стадионе, где присутствуют пятьдесят тысяч человек, и в небольшом зале, где всего сотня слушателей. То же самое я чувствую и выступая на телевидении, где число зрителей просто не поддается воображению.
С сольными концертами я побывал всюду: в России, в Южной Америке, Японии, Китае, Юго-Восточной Азии, Мексике… Немного найдется мест, где я не пел.
О некоторых из этих замечательных концертов стоит рассказать особо. Один из них состоялся в России в мае 1990 года. У Горбачева в это время были политические осложнения, и он не часто показывался на публике. Мне говорили, он боялся, что его встретят недружелюбно и газеты потом напишут об этом или (еще хуже) покажут это по телевидению. Когда я пел в Москве, то Горбачев пришел на концерт: он сидел в глубине ложи, чтобы его не видели. Меня это очень тронуло. Позднее, когда мы встретились лично, он произвел на меня большое впечатление.