– Что он сказал? – спрашиваю я.
– Он сказал, чтобы мы не целовались.
– А ты?
– Я сказала, что мы и не целуемся! Правда?
Но ответить она мне не дает, заслоняя мой рот своими губами. Я нахожу своим языком ее язык, и чувствую себя великим лингвистом, достигшим исторического слияния русского и финского языков. Я беру ее голову в свои руки, и мы молча стоим посредине заснеженного питерского двора, соединенные в затяжном интернациональном поцелуе.
Ян, Лиза, Тимо и Кулка прощаются с нами у пиинового подъезда и желают нам доброй ночи. События развиваются стремительно, словно сами собой, естественно и без напряжения. Мне никто ничего не говорит, и я плыву по течению, отдавая себя на волю судьбы и ничего не прося, ни о чем не спрашивая.
По лестнице мы поднимаемся на последний этаж. Лифта у Пии в подъезде нет, хотя у Лизы лифт почему-то есть. В подъезде Пии, кроме квартир, находится еще представительство Республики Беларусь и бюро организации "Российский Фермер".
Квартира Пии поскромнее, чем Лизы, хотя в ней тоже три комнаты. Однако все немного меньше и не так хорошо обставлено. Все вокруг исключительно финское, начиная от окон-стеклопакетов и мебели, и заканчивая обоями и даже телефонной розеткой.
– Это квартиры министерства иностранных дел Финляндии и они оборудованы по-фински, – разрешает мое недоумение Пия, – чтобы мы чувствовали себя, как дома.
Она отправляет Кая спать, а нам наливает водки. Мы идем в гостиную и садимся на приставленный спинкой к окну широкий диван. За прозрачной финской гардиной видна освещенная прожектором охраняемая стоянка для автомобилей с ночующей на ней машиной Лизы. Слышно, как тикают часы, свет в комнате не зажжен.
Опять начинаем целоваться.
– Знаешь, сегодня ничего не получится. Я никогда не делаю "это" ни с каким мужчиной в первый же вечер. Тебе придется подождать, – тихо сообщает мне Пия.
– Хорошо, – соглашаюсь я шепотом, одновременно принимаясь трогать ей грудь, – я сделаю все так, как ты скажешь. Я готов ждать, хоть целую вечность. Мы ничего не будем делать ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, вообще никогда…
С этими словами я задираю ей свитер и нахожу упругую крупную грудь с твердыми возбужденными сосками, с которыми начинаю ласково поигрывать пальцами. Я ласкаю ее податливое пухлое тело, уверенно продвигаясь ниже.
– Я же тебе, сказала! – вдруг резко отталкивает она меня, устало откидываясь на спинку дивана.
– Хорошо, – я покорно отступаю на полшага шага назад, расстегиваю штаны и вынимаю свой раскаленный член. Он такой горячий, что мне даже начинает казаться, что он светится в темноте красным светом, как свежая отливка в кузнечном цеху Кировского завода, где я когда-то месяц работал.
Со своего члена я перевожу взгляд на Пию и вижу, как ее рука уже нетерпеливо тянется к нему, судорожно его хватает и начинает исступленно дергать в сбивчивом ритме. Теперь я расстегиваю брюки ей и погружаю пальцы, сначала один, а затем второй в ее теплую влагу.
Я жадно исследую ее пизду, пытаясь познать ее первые тайны. Затем средним пальцем правой руки, согнутым как крючок, я нащупываю ее джи-пойнт и, за него зацепившись, дергаю на себя. Это – мой коронный прием, найденный в свое время случайно и за годы сексуального опыта отработанный до автоматизма. Я вижу, как по-рыбьи выкатываются ее глаза, а широко раскрывшийся рот начинает судорожно хватать воздух, и безжалостно подсекаю еще раз.
– Хочу тебя, хочу, хочу… – хрипит она в исступлении.
"А может мне поделиться с ней моими "гардемаринами"? – мелькает у меня шальная мысль, – "будем тогда вместе лечиться…" Но эту мысль я тут же отгоняю прочь и отправляюсь в прихожую, где в потайном отделении моего бумажника, лежащего в кармане моего пиджака, висящего на вешалке, хранится немецкий презерватив.
Пока я ходил за презервативом, Пия успела раздеться и теперь торопливо помогает избавиться от одежды мне. Я заваливаю ее на диван, захватываю ее левую ногу локтевым сгибом своей правой руки, вторую ногу отвожу левой рукой вниз, в сторону, так, чтобы она свисала с дивана, и, внимательно прицелившись, плотоядно вонзаю свое опрезервативенное жало ей в промежность.
Двигаться мне очень удобно, и я постепенно увеличиваю амплитуду колебаний и учащаю ритм. Уже через несколько минут чувствую, как она оргармирует. Ее пизда спазматически сжимается вокруг моего хуя, а из горла ее вырываются глубокие страстные хрипы.
– Стой, стой! Подожди! – просит она меня. – Мне надо передохнуть!
Но я не даю ей отдыха и не сбавляю темп, чувствуя, как она волнообразно кончает еще и еще.
– Ой, не могу, не могу! Я сейчас умру! Ой! Сердце мое, сердце! – в панике кричит она мне и в отчаянии хватается за грудь.
Я вынужден остановиться.
– Знаешь, ты такой кошмар! – говорит она мне.
– Почему? – наивно спрашиваю я.
– Знаешь, я так не могу.
– Ну, хорошо, отдохни.
– Ладно, давай дальше, только ты останавливайся, если я буду кричать.
– А может – не надо? Подумай, ведь это такая красивая смерть – умереть от оргазма!
– Не скажи так! У меня есть Кай, и мне надо его вырастить и воспитать. Ой! Ой! Нет, не останавливайся! Так уже лучше.
Ебать ее мне удобно, я хорошо чувствую ее женскую энергетику, поэтому не спешу кончать, чтобы подольше насладиться приятным процессом. Мне кажется, что я занимаюсь перекачиванием энергии – в нее мужскую, в себя – женскую. Подобное ощущение возникает у меня крайне редко и только очень с немногими женщинами. Для этого должно быть полное или почти полное сексуальное совпадение и большая совместная практика. Странно, что с этой малознакомой финской женщиной у меня все так легко получается сразу, очень странно!
Углубленный в анализ своих ощущений и, продолжая механически двагаться, я не сразу соображаю, в чем дело, когда горячая и широкая, почти океанская волна окатывает меня снизу – мой живот, грудь, ноги…
– Ну что? Что? – тревожно спрашивает Пия.
"Ну что, что?" – думаю я, – "Кажется, ты меня описала!" Но ей я свои чувства не выражаю, а просто продолжаю дальше, только уже с большим азартом и остервенением – "Вот тебе, вот! Получай! Вот! Вот! Глубже, сильней, дальше!"
– А-а-а-а-а-а-а! – кричит она.
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – кричу я и кончаю.
Потом мы сидим и болтаем, допиваем налитую в стаканы водку. Я люблю болтать после секса и Пия тоже это, как мне кажется, любит. Когда-то у меня была австрийская художница Бернандет, которая после полового акта отворачивалась на другой бок и крепко засыпала. Это продолжалось до тех пор, пока терпение мое не лопнуло, и я Бернандет не прогнал, она, правда, так никогда и не поняла, за что.
– У тебя есть другая женщина? – спрашивает Пия.
– Нет, я ведь только неделю назад приехал.
– А в Вене?
– Когда-то у меня была жена, но мы уже давно не вместе.
– Ты все еще любишь ее?
– Нет, не люблю.
– Точно?
– Точно.
– А знаешь, какой самый лучший секс был у меня в жизни?
– Какой? Расскажи, мне интересно.
– Это было в Финляндии, в Хельсинки. Мы пошли с друзьями в ресторан при одной гостинице. Там меня пригласил танцевать какой-то мужчина. Мы сразу начали целоваться, и он тут же предложил мне пойти с ним в номер. Это было так неожиданно, что я согласилась. Я его совсем не знала, а через пять минут после знакомства мы уже делали секс.
– Это был финн?
– Нет, он был из Канады. Больше я его никогда не видела.
– А русские мужчины у тебя уже были?
– Да, один.
– Ну и как?
– В общем, это было не так плохо.
– Расскажи!
– Нет, не буду. Потом. Надо идти спать.
Она встает и выходит из гостиной. Я иду за ней. Через прихожую мы попадаем в спальню. Посередине стоят две составленные вместе кровати. На одной из них, широко разбросавшись, спит голый Кай.
– Идем, будем спать с Каем, – говорит Пия и берет меня за руку.
"Ничего себе!" – думаю я, – "а что, если бы я окажусь каким-нибудь геем, извращенцем или педофилом? Что случится тогда с твоим маленьким Каем, а? Почему же ты мне так доверяешь? Или ты вообще доверяешь всем?"