— Все хорошо, хорошо… И вокруг хорошо… Я после смерти завещала бы сжечь себя, а пепел развеять вон с того холмика… Вы видите, сколько там ромашек! Какие они белые, снежные…
— А потом я увидел ее глаза. Они смотрели на меня спокойно и укоряюще, а я не мог понять — в чем они укоряют… А потом в глазах появились слезы… Это у нее появились слезы, а не у меня — и сразу же, как по чьему-то приказу, опять на мое тело набросилась паутина и стала стягивать и сжимать… И вдруг я догадался, я понял — это же из ее глаз струится та паутина. Ну конечно же, из ее глаз! И только я успел об этом подумать, как видение исчезло. Я почувствовал огромную усталость и закрыл окно. Не чувствуя ног, подошел к кровати и упал на подушки. Но сна не было, зато от тяжелой, пронизывающей боли гудели виски. И тогда, пересилив себя, я поднялся и подошел к столу. Открыл свои листки и начал писать…
«Сейчас я снова увидел ее, и так явственно, как живую…» Это были первые слова, которые я написал. А потом ручка двигалась как бы стихийно, без моей воли, без всяких усилий. Я смотрел на слова, которые она выводила, хотел понять их смысл и не мог. А рука все еще продолжала писать, и сознание никак не успевало за ней… А потом снова ожило сердце. Оно то стучало со скоростью пулемета, то совсем затихало — и во мне сразу же поднимался страх. И, чтоб отвлечься, я закурил и отодвинул написанное. Но взгляд мой непроизвольно задержался на последних строках. Я смотрел на них как на что-то чужое, а ведь я их только что написал. Вот они: «А теперь мне опять страшно, Николай Николаевич. Мне кажется, что мне уже не стать прежним человеком. Вы, конечно, понимаете, о чем я говорю». Жизнь и так нынче суровая и опасная, а я занимаюсь какими-то пустяками. Да и кому нынче нужна моя душа и все мои откровения. Да и есть ли надежда, что я однажды снова буду как все? Простите меня, что я ставлю вопрос ребром, но как сказать иначе, я не умею. Так что — есть ли надежда?.. И вы знаете, мне опять хочется вам позвонить. Побыстрей бы прошла эта ночь, а утром я наберу ваш телефон…
Есть ли надежда…
— Алло, алло? Это вы, Николай Николаевич? Хотел связаться с вами еще утром, но вызвали срочно в деревню. Понимаете, заехала к нам тетя Тоня и сказала, что в нашем домишке побывали воры. Сейчас ведь осень, и начинают понемногу грабить дачи. Так что я сразу поехал. Но, слава Богу, слух оказался ложным. У этой тети Тони фантазии как у Дюма… А сейчас уже вечер, и я звоню из квартиры директора совхоза. И слышимость очень плохая — это просто беда. В космос летаем, а с телефоном не можем… Так что я вам сразу о главном: вчера выступала по радио какая-то девушка от вашего центра и заявила, что полной гарантии вы не даете, что тесты ваши весьма приблизительны…
— Не обращайте внимания. Это у нас новенькая, выпускница пединститута. Ее надо натаскивать и натаскивать. Впрочем, я вам выдаю профессиональные тайны, но мы уже старые знакомые. Не так ли? Так что успокойтесь. Дорвалась до микрофона самолюбивая девчонка и рубит правду-матку.
— Так, значит, правду?..
— А вы по-прежнему мнительны, Владимир Иванович. Как будто газет не читаете. Полный же плюрализм. Нынче вон целые районы и даже области ставят на эксперимент, а вы, подумаешь, испугались какой-то девчонки. Тесты, мол, приблизительны… Да чушь это и чепуха. У нас доктора наук работают…
После этих слов я рассмеялся. Слышимость была плохая, но он все равно почувствовал мое состояние:
— А вы иронизировать начали. Это неплохо. Значит, оживаете. Кстати, я забыл вам сказать, что под вашими записями вы непременно ставьте число и дату. И даже фиксируйте время дня — утро ли, к примеру, полдень ли, а может, и ночь. Вряд ли нужно вас убеждать, что ночные мысли здорово отличаются от дневных и от утренних. Помните поговорку: утро вечера мудренее? А смысл ее очень простой: самое трудное, неразрешимое человеку рекомендуется откладывать на утро… И еще, любому самоотчету свойственны, как правило, одни и те же ошибки. Какие? — спросите вы. Я отвечаю: значительная часть испытуемых склонна представлять себя в возвышенном, более выгодном свете. Так что самокритика — это двигатель любого эксперимента.
— Как вы сказали? Я не ослышался, Николай Николаевич? Повторите последнее слово.
— Ха-ха-ха! А вы не очень-то мужественны, Владимир Иванович. Что вы так боитесь эксперимента? В конце концов, не коллективизацию же мы с вами проводим в деревне — или вы думаете по-другому? А если нет, то продолжайте скидывать с себя все хомуты и смело бросайтесь с ручкой на бумагу. И еще запомните — наш с вами эксперимент называется формирующим, с его помощью можно созидать такие психические процессы, как восприятие, память и даже мышление. То есть даже в первую очередь — мышление.
— А надежду? — осторожно спросил я. И он сразу же уловил мою растерянность:
— Ну вот тебе на, Владимир Иванович! Сколько дней с вами бьемся, а выходит, напрасно. Тогда я вынужден поставить вам нашу пленку. Послушайте еще раз и поругайте себя за малодушие. — И после этих слов в телефоне зашуршал мелкий песочек. Пленка? Так и есть, рекламный ролик!
«В нашем городе создан телефон доверия. Он действует при психологическом центре кооператива „Лада“… лучшие научные и медицинские силы города… обращаются очень и очень многие… причины кроются в особенностях жизни современного человека, особенно горожанина…»
— О, Господи! — вскричала моя душа, и я бросил трубку на рычажок. Немного отдышался и вышел в ограду. Здесь пахло сыростью и цветами. У хозяина был большой сад, и он этим гордился…
Я сделал шагов десять и прислушался к сердцу. Я стал считать про себя — это иногда помогало. И вдруг меня отвлек какой-то посторонний звук. Он доносился сбоку, с поляны. Я начал вглядываться и увидел там собаку. И тотчас узнал ее:
— Это ты, Кустик? — Но он даже не повернулся, не изменил позы. — Ты что, не узнал? Это я, Кустик. Ты что как неродной?
И на этот раз он не удостоил меня вниманием. Он неотрывно смотрел в небо и выл.
— Ты кого там увидел, кого? Признайся…
Он даже не повернул головы. И тогда я сам подошел к нему и подхватил на руки. В грудке у него что-то сильно билось, как будто клевался цыпленок.
— Успокойся же, Кустик! Ну что ты…
Но глаза его продолжали что-то выискивать в небе. И тогда я рассердился, прикрикнул:
— А ну перестань! Я с кем разговариваю!
И в это время в правой стороне неба, над самым лесом, что-то мигнуло, потом затаилось, потом возник маленький огненный брусочек. Он двигался прямо на нас и вырастал на глазах. Я зажмурил глаза, но свет этот уже был во мне и отнял сознание. Когда я снова открыл глаза, меня поразила странная чудная тишина. Было такое ощущение, что я не на Земле, а где-то на Луне. Потом что-то теплое, нежное коснулось ладоней. Я наклонил голову: Кустик смотрел на меня и поскуливал.
— Ну что ты скажешь мне? Говори…
Кустик ткнулся в ладони и сразу затих. Нос у него был теплый и влажный, — и это принесло облегчение.