— В лесу нашли тело несчастного крестьянина. Полицейские убеждены, что это сделал оборотень. И скоро здесь будет королевская армия. Надеюсь, они успеют до той поры, пока эта тварь не решит напасть еще на кого-нибудь.
Лорд Вейтворт чуть усмехнулся одними губами. Я в тот же миг сказала себе, что ему нет до меня никакого дела, что он озабочен случившимся не меньше полиции, что я могу про все это забыть, вернуться к себе, лечь спать, а с утра заняться любыми делами. Вышиванием, чтением, украшением платьев или готовкой на кухне, к вящему неудовольствию Алоиза.
— А если не успеют, миледи? Что вы будете делать?
— То, что вы скажете мне, милорд.
Усмешка на лице моего мужа стала шире. Она не была злобной, скорее равнодушной, может быть, немного презрительной, но все же эмоций и чувств этой глыбе льда недоставало.
Если бы он разозлился на мое самоуправство, как я того ожидала, ударил меня, приказал выпороть, поступил так, как всегда поступал с ослушавшейся женой мой отец, мне было бы понятно и просто. Но лорд Вейтворт как будто что-то решал для себя или, возможно, считал, что я для него досадная и неуместная сейчас совершенно помеха.
Он подходил ко мне медленно, и я попыталась не сжиматься в ожидании пощечины или крика, а когда он протянул ко мне руку, только чуть прикрыла глаза. Но лорд Вейтворт меня не ударил, взял холодными пальцами мой подбородок и заставил взглянуть ему в глаза.
— Возвращайтесь к себе, миледи. Пока в этом доме вам ничего не угрожает.
— Да, милорд, — ответила я, опасаясь вздохнуть с облегчением.
Руку мой муж не убрал.
— В следующий раз, кто бы сюда ни явился, хоть сам король, не спешите занимать мое место.
— Да, милорд. — Мне очень хотелось прикрыть веки, взгляд ледяных глаз затягивал, гипнотизировал, лишал воли, мои глаза уже разъедала сухость, но я терпела. — Простите, милорд. Я сделала то, чему меня учили, милорд.
Муж отнял от моего лица руку. Это было странно — он был холоден как статуя зимой на ветру, но от его прикосновений, мне казалось, у меня на коже ожоги.
Лорд Вейтворт быстро вышел, захлопнув дверь за собой, а я поспешила выдохнуть и проморгаться. Все оказалось не так ужасно, как я себе напридумывала, или наоборот, потому что он вел себя непредсказуемо. Был ли он зол или раздосадован, он никак не дал мне это понять, и его слова можно было расценивать и как беспокойство, и как заботу, и как то, что я мешаю ему.
Где-то в районе кабинета я услышала голоса — лорда Вейтворта и майора, говорили они оба спокойно, как можно было от них ожидать в случившейся ситуации. Да, немного на повышенных тонах, но они не спорили.
Я осторожно приоткрыла дверь, как только голоса стихли, и почти побежала к себе в комнату. Я не боялась оборотней, даже по старым легендам они не заходили в дома. По крайней мере, старались не заходить, их пугало любое замкнутое пространство, и, насколько я знала, этим пользовались крестьяне и солдаты, загоняя оборотней в некое подобие сараюшек или, если была возможность, в заброшенные дома. Иногда, редко, так, что можно было не принимать во внимание, оборотни вламывались в дома, но это был повод уничтожить кого-то по личным мотивам и с гарантией погибнуть и самому. Мстили оборотни редко — прадед вообще не помнил подобного и объяснял это тем, что оборотень — это две личности в одном вроде бы теле. Недобитый, раненный оборотень в исключительных случаях, если помнил обидчика, мог месяц или два спустя ворваться в дом того, кто его разозлил.
«Но меня ведь это никак не касается», — подумала я, запираясь в своей спальне. Летисии не было, вероятно, ее допрашивали полицейские, но она никогда и не ночевала со мной. Прислуга не ночует в спальне замужней женщины, пока та не становится в тяжести. И у меня мелькнула лишь мысль, что я снова пошла поперек воли мужа. Он не говорил мне, что я должна закрыться и от него.
Но я сомневалась, что ему до меня будет дело. Он не приходил ко мне в комнату всю эту неделю с момента венчания, почему бы ему это делать сейчас, когда случилось такое несчастье.
Оборотень ли? Может, зверь?
Я была достаточно гибкой, чтобы с трудом и не сразу, но расшнуровать корсет, да и к помощи горничной я прибегала редко. Седьмая дочь — это та, кого и родители вспоминают с трудом, и то когда приходит время выдавать ее замуж. Прислуга в доме отца была мне не положена, я обходилась своими силами или помощью кого-то из сестер.
В моей комнате тоже стало теплее. Обычно в городских домах трубы от печей проводили в стенах так, чтобы тепло расходилось по всем комнатам — так было в доме прадеда и деда, где жили мы с младшими сестрами какое-то время, а в сельских домах топили каждую комнату или держали открытыми двери. В доме отца я постоянно мерзла, потому что жила дальше остальных от комнат с печами, и нередко мы забирались с сестрами под одно одеяло — точнее, прочие одеяла накидывали сверху, и так, прижавшись друг к другу, рассказывали прочитанные истории или мечтали, что будет, когда мы вырастем.