Сейчас об этом уже в газетах пишут, а раньше — это было ДСП (для служебного пользования). Гипокинезия — это имитация невесомости на Земле. Это делается так. Человека укладывают в постель и немного приподнимают ножки кровати под углом шесть или восемь градусов; при этом голова оказывается немного ниже. Подушки нет, голову поднимать нельзя, вставать нельзя. Лежи — судно приносят. И когда человек находится в таких условиях, это приближено к условиям полета.
И вот организм начинает быстро стареть, появляются признаки стресса — нервозность. "Движение заменяет все лекарства мира, но все лекарства мира не заменят движения". Это мое любимое выражение. А там — лежи, и ничего нельзя. Из костей вымывается кальций, кровь меняет свой состав. Приходят смеющиеся, радостные. Думают: "Вот здорово — ничего не делать, жены, детей не видеть. Курорт просто, да еще и деньги платят". А потом наступают вялость, раздражительность, сон ухудшается — стресс и его последствия.
Наблюдая этот эксперимент, я поняла, что природа убирает то, что не используется. Грубо говоря если организм не функционирует, он не нужен. Включается какой-то механизм на самоуничтожение. А физические тренировки доказали свою эффективность. Они остаются одними из лучших лекарственных средств и по сей день.
Второй способ имитировать условия полета — это сухая иммерсия. Человека погружают в воду — меняется действие всех сил. Этот эффект и был использован. Но если человек просто находится в воде, то при длительном контакте с ней происходит мацерация кожи. Поэтому воду в бассейне покрывают водонепроницаемой пленкой. Температура воды равна температуре тела. На пленку кладут человека. Его пеленают в хлопковые простыни, погружают в воду по грудь. Руки и голова остаются над водой: контакта с водой нет, но все остальные эффекты пребывания в воде есть. То есть мы берем здорового человека и смотрим, что с ним будет. Лежит он в воде, и через сорок-пятьдесят минут появляется сильный позыв на мочеиспускание — почки реагируют. Наблюдают дальше, снимают ЭКГ, все его основные функции. Это очень тяжело выдержать. Даже присутствовать при этом нелегко. Но бывало, что люди выдерживали и до недели.
Я работала в области, где здоровье граничит с нездоровьем. И здесь приходилось быть искусным, а не просто точным. Например, что «норма» и просто особенность для чернокожего, может быть признаком нездоровья белого. Бывает, что ЭКГ нормальна, а на самом деле у человека предынфарктное состояние. Я должна была все проверить и перепроверить. Приблизительность не допускалась: надо было знать наверняка! И я за этот вывод отвечала головой.
Все, с чем я столкнулась в ИМБП, было так не похоже на мой прошлый опыт в медицине и в жизни. Вспомните сами, как вы себя ведете, когда приходите к врачу, и как он к вам относится. Наверное, что-то вроде:
— Ну, на что жалуемся?
— Ой, доктор, здесь болит, и тут недомогание…
И пассивно ждете, когда доктор вас излечит. А внутри думаете: "Хорошо, если поможет, а скорее всего — нет". Часто от веры в эффективность помощи зависит выздоровление. Тот человек, для которого состояние недомогания, болезни стало привычным, выздоравливает тяжелее и дольше. Если же бодрость и здоровье для него — норма, то возвращение от болезни к обычному состоянию происходит быстрее. Если вы отклоняете маятник, он все равно возвращается в точку равновесия. Попытайтесь сделать такой точкой здоровье, и ваша жизнь сильно изменится. Отношение к болезни формируется в нас взрослыми еще в самом детстве. Часто можно слышать, как мамы пророчествуют: "Оденься теплее, а то заболеешь. Не пей холодную воду — горло заболит. Закрой окно — тебя продует". Они искренне хотят видеть своих детей здоровыми и в то же время программируют связь внешних обстоятельств с болезнью. В детстве мы открыты и восприимчивы. Позже мы удивляемся, почему каждый раз, промочив ноги, простываем.
Сегодня я объясняю людям, которые занимаются по системе ЛОРА, как перепрограммировать себя на здоровье и молодость и стараться придерживаться их постоянно.
Встреча с Мирзакаримом взволновала меня. Бременами я ощущала, что даже кровь начинала быстрее бежать по моим жилам. Манящий образ этого человека все чаще и чаще появлялся передо мной. Я ловила себя на постоянных мыслях о нем, которые были похожи то ли на мечтания, то ли на сон наяву. Что-то необычное начинало происходить, постепенно овладевая мной. Он оказался первым представителем Средней Азии, с которым я так общалась. Как я могла устоять перед обаянием человека из страны, о которой слышала столько волшебных рассказов? Мне вспомнилось, что в тех краях жили Авиценна и лукавый мудрец Хаджа Насреддин, что Восток — мистическая колыбель сказок тысячи и одной ночи… И меня еще больше тянуло к Норбекову.
В то же время я с энтузиазмом обсуждала с Беледой то, что мы увидели в зале ЗИЛа. Возможности этого живого метода для врачей и больных, то, как можно сделать из этого систему. Конечно, более эмоционально говорила я. Ростислав Васильевич не — во всем был согласен со мной, высказывал сомнения. Но, тем не менее, мы снова пришли к Норбекову и уже предложили помощь:
— То, что вы делаете, — замечательно. Нужно официально запатентовать ваш метод, Мы знаем, как помочь вам, знаем нужных людей, как все делается. И чтобы было быстрее и легче, можно заплатить за эти услуги.
Мирзакарим со всем согласился, но повел себя настороженно — подумал, что от него хотят денег. При личной встрече со мной пожаловался на это. Я передала его впечатление Беледе, а тот сказал, что не будет сотрудничать с Норбековым, раз они уже на первых шагах истолковывают друг друга неверно. Они просто не смогли найти общий язык и понимание. А жаль.
И я осталась одна. Со своими ожиданиями, мечтами, мыслями. Мое желание сделать что-либо для Мирзы не ослабевало и искало выхода. Судьба была ко мне благосклонна, и дальнейшие события помогли мне.
В переговорах о патентовании принимали участие еще и организаторы занятий из парткома ЗИЛа. У них на заводе был свой эксперт по изобретениям, но только в сфере машиностроения. Эта женщина отказалась от сотрудничества, так как машиностроение и медицина — совершенно разные вещи.
И тогда Мирзакарим попросил помощи у меня. Никто другой в тот момент за это не взялся. Это была уже судьба, и я ощутила радость: у нас будет общее дело! А значит, у меня будет возможность быть с ним рядом. Я, конечно, согласилась, потому что во мне поселилось чувство: "Если не я — то кто же сможет так искренне поддержать его и помочь?»
Москва — мой родной город. Здесь у меня уже тогда были имя, известность, популярность, ученая степень, изобретение, несколько научно-популярных книг. Годы учебы и опыт работы, лекции перед большими аудиториями. Самые современные знания в официальной медицине. Поэтому я была уверена в себе.
Мирзакарим выглядел одиноким, и я чувствовала это. Он недавно приехал в Москву и еще почти никого не знал. Ни кола, ни двора… Без хорошего образования, дипломов и знакомых. Он привез из Узбекистана необычный подход к лечению человека и нуждался в поддержке.
Так неожиданно по воле судьбы наши дороги пересеклись.
В семье на меня возлагали большие надежды. Эти ожидания часто обязывали меня слушать родных и поступать, как они мне говорили. Такая несвобода сильно угнетала меня. Хотя я всегда мечтала принимать самостоятельные решения, найти собственное дело по душе. Мама хотела, чтобы я пошла по ее стопам в науку и стала хирургом. Она была сильная женщина и все время давила на меня, настаивала на своем, ее не интересовали мои мечты и желания. И очень много поступков в своей жизни я совершила под ее влиянием.