В ту ночь мы в первый раз хорошо спали и, казалось, отоспались за долгие мучительные ночи на голом холодном полу.
Утром мы проснулись в хорошем настроении и стали играть и бросать друг в друга матрацы. Если бы вы видели, на что стала похожа наша комната после этой игры! Весь пол был усыпан сеном. Ведь никому не пришло в голову зашить в мешках отверстия, через которые мы набивали их сеном, оттуда оно и сыпалось. А у нас не было метлы, и мы не могли подмести комнату.
ШКОЛЬНЫЕ ЗАНЯТИЯ НАЧАЛИСЬ
Наконец настал день, когда к нам пришел переводчик и сказал, что сейчас нужно идти в школу учиться. Он нас выстроил по парам, и так мы вошли в класс.
Мы все еще ходили в той одежде, в которой приехали из дому: по-прежнему на ногах были мокасины, на плечах - поверх длинной рубашки разноцветные одеяла.
Учительница дала нам по карандашу и грифельной доске и посадила каждого из нас за отдельный стол.
Скоро мы обнаружили, что карандаш оставляет следы на доске. Нам это показалось очень интересным, и мы начали рисовать что кому вздумается. Но не хотелось, чтобы другие видели наши рисунки, и мы стали натягивать свои одеяла на голову, чтобы спрятаться от любопытных глаз. Мы рисовали охотников индейцев на пони в погоне за бизонами, мальчика, пускающего свои стрелы в птиц, или же изображали на нашем рисунке какую-нибудь индейскую игру или еще что-нибудь, что могло прийти нам в голову.
Когда все было нарисовано, мы сбрасывали с себя одеяла, оставив их на скамье, и шли к учительнице, чтобы показать, что сделали.
Учительница кивала головой, когда смотрела на наши рисунки, и улыбалась, что, наверное, означало, что работа идет довольно хорошо, так по крайней мере нам казалось.
Как-то раз утром, войдя в класс, мы увидели, что наша большая черная доска была вся исписана. Для чего это было сделано, никто из нас, детей, не знал, и мы никак не могли догадаться. Но скоро пришел переводчик и объяснил нам все. Он сказал:
- Вы видите, что здесь написано много слов. Каждое слово - это имя бледнолицего. Вам дадут эти имена, и у каждого из вас тогда будет новое имя.
У учительницы в руках была длинная заостренная на конце указка. Переводчик сказал мальчику, который сидел на первой скамье, чтобы он подошел к доске. Учительница протянула ему указку и сказала, чтобы он выбрал себе имя, которое ему больше понравится.
Мальчик поднялся и подошел к доске, не сбросив одеяла с плеч. Когда ему дали длинную указку, он повернулся к нам, как будто хотел сказать:
"Должен ли я?.. Поможете ли вы мне выбрать одно из этих имен?.. Хорошо ли, что меня будут звать именем бледнолицего?.."
Он не знал, что ему делать. Он простоял молча, но был весь в напряжении. Он очень много передумал и пережил за эти несколько минут...
Наконец мальчик поднял указку и остановился на одном из имен, написанных на доске.
Тогда учительница взяла белую тесьму и написала на ней имя. Она отрезала, сколько было нужно, и пришила этот кусочек тесьмы с именем к рубашке мальчика на спине. Сейчас же это имя она стерла с доски: в нашей школе не было двух одинаковых имен.
Второму мальчику дали указку, и он выбрал себе имя, и ему также пришили тесьму к рубашке на спину. Когда пришла моя очередь взять указку, у меня было такое чувство, как будто я должен коснуться врага.
В конце концов каждому из нас пришили на спину имя бледнолицего.
В школе пока что мы только научились садиться на свое место. Когда учительница стала делать перекличку, никто не откликался на свое новое имя, и ей пришлось ходить по классу и искать, у кого из нас пришито на спине имя, которое она назвала. И когда учительница находила, то заставляла этого мальчика встать и повторить за ней свое имя.
Почти неделю продолжала учительница заниматься с нами этим способом, пока, наконец, мы не научились различать на слух свое имя. Я выбрал себе имя Лютер и довольно быстро стал откликаться на него.
После того как мы научились читать свои новые имена, нас стали учить, как их писать. Сначала, когда я стал писать свое имя, я нацарапал его с такой силой, что стереть с грифельной доски не было никакой возможности, но я писал его снова и снова, пока не исписал всю доску с обеих сторон и уже больше некуда было писать. Тогда я отнес свою грифельную доску учительнице, и по выражению ее лица я понял, что она одобрила мою работу. Скоро я научился писать свое новое имя очень хорошо. Тогда я нашел кусок мела и стал писать "Лютер" на всем, на чем только можно было писать. После этого учительница написала азбуку на моей грифельной доске и дала мне понять, чтобы я взял доску с собой в комнату и там бы все выучил. Я с удовольствием согласился, так как сначала мне показалось, что это будет очень интересно. Я поднялся на второй этаж и забрался в самый дальний угол здания, где, я думал, никто не будет мне мешать заниматься.
Там я уселся и стал смотреть на странные значки, стараясь понять, что они обозначают. Не было никого, кто бы мог мне сказать, что первая буква была "А", вторая - "Б" и т. д. Это было что-то, чего я никак не мог понять... И вдруг мне все стало противно. Неужели же для этого я приехал на восток? Я был так одинок здесь и очень тосковал по отцу и матери. Как мне захотелось покататься на пони, а потом вернуться домой и заснуть на мягкой бизоньей шкуре! В первый раз в жизни я понял, что такое родной дом, все равно, как бы беден он ни был.
Итак, то, что я взял с собой грифельную доску, не принесло мне никакой пользы, мне только стало очень грустно. Поэтому, когда учительница снова стала объяснять знаками, чтобы я еще раз взял наверх азбуку и позанимался, я покачал головой, не соглашаясь. Она подошла ко мне и стала говорить что-то по-английски, но я, конечно, ничего не понял.
Через несколько дней учительница написала азбуку на большой классной доске и после этого позвала переводчика. С его помощью она заставила нас повторять каждую букву, которую она называла. Учительница говорила "А", потом "Б" и т. д. И мы все повторяли за ней. В первый день мы научились читать и писать первые три буквы алфавита. В тот день и началось по-настоящему наше учение.
Я никак не мог заставить себя учиться и только думал все время о доме. Сколько же времени бледнолицые будут держать нас здесь? Когда же отпустят домой? Дома я мог поесть, когда мне захочется, а здесь мы все время должны были следить за солнцем. А в облачные дни ожидание обеда и ужина было мучительно долгим.
Посредине школьного двора стоял старый дом, в котором устроили для нас столовую. Это было нетрудно сделать: поставили несколько длинных столов, даже не покрыли их скатертью и начали нас там кормить. Кушанье нам обычно раскладывали по тарелкам, и, когда все было готово, раздавался звонок.
Нас никогда не приходилось звать дважды. Мы угадывали по солнцу, когда приближалось время обеда, и играли около самой столовой. Наконец выходила женщина с большим колокольчиком в руках и громко звонила. Тогда мы знали, что время обеда наступило.
Через некоторое время повесили колокол на ореховое дерево вблизи конторы. Звон его раздавался не только перед обедом, завтраком и ужином, но и перед началом занятий.
Один из мальчиков, по имени Эдгард Гроза, любил подшутить над нами: он тихонько подкрадывался к колоколу и начинал звонить еще задолго до обеда. Мы все, конечно, мчались к столовой, но, к нашему удивлению, дверь оказывалась закрытой. Никто из старших даже не попробовал ни разу остановить эти нехорошие шалости, но нам это не нравилось.
НАМ ОБРЕЗАЮТ КОСЫ И ВЫДАЮТ ОДЕЖДУ, КАК У БЛЕДНОЛИЦЫХ
Прошло уже довольно много времени с тех пор, как мы приехали в Карлислскую школу, но мы все еще носили индейскую одежду, в которой приехали из дому.
Один из заключенных-индейцев усердно учил нас маршировать и очень старался научить нас войти в класс парами. У нескольких из наших мальчиков были привязаны колокольчики к их кожаным чулкам, и это помогало нам ходить в такт.