Одним весенним утром 1968 года я не пошел в школу из-за всем известных событий и задумал поставить в столовой эксперимент: может ли мой пистолет «Эврика» стрелять обычным цветным карандашом вместо надоевшей стрелки с присоской на конце. Случилось непоправимое. Выстрел, роковое «бенц!», и остро отточенный грифель карандаша вонзился в центр фламандского полотна. Я аккуратненько вытащил орудие преступления и в полной растерянности стал ждать твоего возвращения. Мне всегда было легче покаяться в своих преступлениях тебе, и ты приходил мне на помощь — только бы не заметила мама. Но то, что я натворил сегодня, было нечто из ряда вон выходящее.
— Вот черт… — присвистнул ты.
— Это просто цветной карандаш, — промямлил я, намекая, что все могло быть гораздо хуже, окажись на месте карандаша ручка с чернилами.
— И, как назло, Анри придет сегодня ужинать. Ладно, отвлеки маму, я что-нибудь придумаю.
Переложив ответственность на тебя, я отправился помогать маме на кухне. Ты долго что-то искал в ванной, потом в моей комнате. Вернувшись в столовую, чтобы накрыть на стол, я испытал самый настоящий шок. Сморщив нос и слегка высунув от усердия язык, ты легкими точными мазками наносил ярко-зеленую краску на кусочек пластыря, налепленный поверх дырочки.
— Он ничего не заметит, — уверенно заявил ты, возвращая мне тюбик гуаши: вид у тебя был ужасно гордый — как у нашкодившего хулигана.
На всякий случай я поставил прибор крестного так, чтобы он сидел спиной к картине. Анри вошел, взглянул и слегка повел бровью — вот и вся реакция.
Впоследствии я не раз слышал, как на приемах в саду в «Аллегрии» он представлял тебя друзьям-художникам:
— Мой друг Рене, великий реставратор из мастерских Лувра.
— К вашим услугам, — кланялся ты, пожимая руки.
Анри торговал искусством, поэтому в восемь лет я признался ему в намерении стать писателем. Я считал твое самоубийство неизбежным и хотел подготовить его к роли крестного. Мы ехали в его «роллс-ройсе» — с виду обычный «пежо 403», но посвященные знали, что начинен он деталями от «силвер шэдоу», а салон — от роскошного «ванден-пласса». Анри внимательно посмотрел на мое отражение в зеркале, подумал, пока горел красный свет, и наконец произнес своим низким глубоким голосом:
— Писателем, конечно, быть лучше, чем художником, не надо тратиться на материал. Но есть и отрицательная сторона: галерист берет пятьдесят процентов с продаж, а издатель будет оставлять тебе в лучшем случае десять. Ты твердо решил?
Упираясь локтями на откидной столик орехового дерева, прикрепленный к стенке переднего сиденья, я кивнул. Отступать было поздно: я уже написал пятьдесят восемь страниц и совсем не умел рисовать.
— Ладно, тогда надо попасть на телевидение. Галстук наденешь мой, — заключил Анри.
Анри уже ничем не мог меня удивить. За десять дней до этого разговора он запросто, как с соседкой, познакомил меня с принцессой Грейс.
Мы приехали к Анри, он повел меня в гардеробную, выбрал расписанный Утрилло синий галстук в желтых пальмах, накинул его мне на шею поверх моей клетчатой рубашки из магазина «Монопри» и научил завязывать узел. Потом мы спустились в огромную, переделанную под киностудию гостиную, где он усадил меня на фоне Ренуара, а сам встал за камеру. Я обалдел, увидев свое лицо на экране телевизора. Анри, страстный любитель технических новинок, привез с нью-йоркской выставки один из первых видеомагнитофонов и теперь устроил мне интервью в манере Жака Шанселя.
— Угадай, что мы сотворили с твоим сыном? — зычным голосом произнес он, привезя меня вечером в твою контору в Старой Ницце.
Не думаю, что ты ревновал к Анри, но в следующие несколько месяцев из кожи вон лез, чтобы достать видеомагнитофон, за что я был тебе бесконечно благодарен, потому что мама не давала нам купить телевизор из страха, что я отупею. Так что я «тупел» у ее родителей перед «Континентл Эдисон». Он едва не взорвался, когда ты подключил к нему с помощью двадцатиметровых кабелей и удлинителей огромный видеоцентр. Посол Гереро прислал его тебе с дипломатической почтой, включить его так и не удалось.
Тесть обожал, когда ты начинал колдовать с техникой, хотя в квартире случался жуткий кавардак. Он надевал рабочий синий халат, оставшийся от времен, когда он работал наборщиком в типографии «Нис-Матен», садился на стул и, скрестив руки на груди, наблюдал за тобой. Твои манипуляции развлекали дедулю куда лучше телевизора. А вот зацикленная на чистоте бабуля (она всегда вылизывала квартиру перед приходом домработницы, чтобы «никто ничего потом не мог сказать») теряла покой и сон. Кончилось все тем, что их телевизор приказал долго жить.