Павел подвел ее к своей служебной машине и, распахнув дверцу, втолкнул внутрь.
– Надеюсь, ты понимаешь, что сейчас закон был не на твоей стороне? – включая зажигание, холодно бросил ей он. – И что эти двое опростоволосились только потому, что совершенно не читали подробности двести девяносто первой статьи?
– Двести девяносто первой? – жалко переспросила Аня. Она никогда не интересовалась вопросами права. А уголовным кодексом, тем более.
– Я при исполнении, Аня. Мне сейчас надо находиться совсем в другом месте, на другом допросе. Я рискую своим именем, нарушая правила и вытаскивая тебя из тюрьмы. Зачем ты предложила им взятку?!
– Я предложила оплатить штраф. Только и всего.
– Никогда больше этого не делай!
Она закрыла лицо руками. Жутко хотелось плакать.
– Как ты узнал, что я там?
– Твой брат мне позвонил. Плакал, просил прощения и умолял вытащить тебя.
Аня вспыхнула.
– Мне жаль, что ему пришлось тебя потревожить.
Машина медленно приближалась к ее улице. Аня чувствовала себя жутко уставшей и опустошенной. Их отношения с Павлом складывались, как одно большое недоразумение.
Он остановился возле ее дома.
– Спасибо, – подняв глаза, попыталась улыбнуться Аня. Улыбка получилась неестественной и вымученной.
– Знаешь, после того, как сегодня вечером ты выбросила в мусорный бак мой подарок, мне ни к чему твое спасибо. Думаю, наша встреча была ошибкой. Всего хорошего, Анна.
Она испуганно сглотнула. Он видел, как она выбросила его корзину из магазина? Но как? Как он узнал?
Не найдя, что ответить, девушка толкнула дверь и выбралась из машины. Опустив плечи, она медленно побрела к калитке. Он сам сказал ей «до свидания». И даже не отомстил за все нанесенные оскорбления. Странно и непонятно. А самое неприятное – на душе у девушки продолжали скрести мерзкие кошки.
Когда она вернулась, дом сиял. Даже мама никогда не убирается так чисто, как в ту ночь убрался Артем.
– Ань! Аня, ну прости меня, – чуть не плача, ходил за ней по пятам брат. – Хочешь, я тебе чай сделаю?
– Не нужен мне твой чай! – отмахнулась от него она. – Ничего мне не нужно! И попробуй только маме проговориться о том, что сегодня произошло!
– Ты что, сестренка?! Да я могила!
– Вот. Так-то уже лучше.
Следующее утро ничего не изменило – на душе у Ани было мрачно, как в самый пасмурный день. И чем ярче пригревало солнышко, тем сильнее сгущались тучи у нее внутри. Она окончательно запуталась в том, кто из них с Павлом был прав, а кто виноват. Возможно, он дразнил ее, да. Но для его семьи она такой будет всегда. Ничего не изменить. Противно, что он видел, как она без особого сожаления выбросила его подарок, доставленный в магазин. Теперь понятно, почему он не пришел за ней в семь часов вечера, как обещал в записке. Она обидела его своей глупой выходкой. На этот раз действительно серьезно обидела.
Измученная собственной совестью и еще неизвестно чем, Аня впервые никак не могла сосредоточиться на работе. Воспоминания о Максиме вдруг померкли и больше не возвращались.
К обеду она не выдержала. Заперлась в подсобке, подальше от назойливого внимания отца (У Вероники в тот день был выходной), и достала сотовый телефон.
Даже если все кончено, ей не хочется, чтобы у него на память о ней остались только гадкие воспоминания.
Она собралась с духом и вытащила номер Павла из черного списка. «Прости меня. Я была не права. Я не должна была так поступать с твоим подарком. Но мне было так обидно, что ты все время дразнил меня, подчеркивая наши социальные различия! Как бы там ни было, я не хочу, чтобы у тебя остался неприятный осадок от нашего короткого романа», – написала она в сообщении. Зажмурившись от страха, нажала кнопку «отправить». Кажется, так будет лучше.
Глава 7
Когда в городе происходит что-то необычайно важное, тебя могут вызвать на работу даже посреди ночи. Павел Тихонов давно привык к своему ненормированному графику работы. Лучше него никто в городе не разбирался в тонкостях законодательства и методах допроса, приносящих ощутимые результаты. Только Павел мог часами настолько изощренно вести беседу с предполагаемым преступником, что заводил в тупик даже самого лучшего адвоката, и подозреваемый был готов признать все, и даже больше. И почти никакого рукоприкладства.