«Леня ты меня послушай, а не этих долдонов. Я тебе правду говорю. Им-то что? Тоже в спецлавочках отовариваются. Бери чего твоей душе угодно, чем не жизнь. Тут тебе будут кадить фимиам за успехи в торговле. А простые труженики? Кстати, если разобраться, на стражу их интересов ты поставлен или нет? Да? А раз так, то слушай. Вся торговля советская это сплошное укрывательство продуктов, распределение их между собой и нужными людьми. Главное же для советской торговли занятие — это создание дефицита. Заметь, Леня, умышленного дефицита. А людей довели до того, что и сосискам и колбасе с добавками туалетной бумаги рады. При царе Николае Втором, (кого вы свергли, чтобы людям вроде лучше жилось) о таком колбасно — сосисочном искусстве и не слыхивали. Да и вообще Генеральный секретарь нашей партии, тебе не мешало бы время от времени ходить по простым магазинам. Куда обычные люди ходят. Ты-то шеф… как считаешь — партия для народа или народ для партии? А то странно получается — вы все для себя, «несгибаемых ленинцев» и «слуг народа» давно коммунизм построили — ешь, пей, что хочу. Шьют вам индивидуально. Все по первому требованию доставят в лучшем виде — хочешь из Парижа, надо из Лондона. Пользуетесь плодами «загнивающего Запада» по полной программе.
— Ты говори, да не заговаривайся, — загорелся праведным гневом «шеф».
— Ах, так! Не нравится! Правда глаза колет? Так я могу тебе доказать, что не только ты этому телу хозяин. Что-то я смотрю, ты в последнее время все по утрам на своего «дружка» любуешься… Все смотришь. Думаешь, не понимаю? Это ведь, кстати, я тебя до нужной величины и готовности к труду и обороне подтягиваю. Знаю, готовишься. Вон у зеркала вчера крутился, морщины разглядывал. Все смотришь и любуешься, что седины стало меньше… Ну, ну… Вот будет у тебя сегодня с медсестрой твоей фиаско. Приструню твой норов. Полежишь в палате больничной, кашки манной поешь. И будет у тебя не сказка к лесу передом, а наоборот — к лесу задом.
Ильич сразу утих, взволновано затрепетал.
— Ну, прости, брат, погорячился, это же шутка была… Викторин, я тебе верю. Да и сам все понимаю. Ну, хочешь, давай… Поедем пораньше завтра. Заедем в какой-нибудь магазин, все равно на Политбюро ехать.
— Вот это другое дело, а то взялся за партию горло рвать, — обрадовался Викторин
— А знаешь, Витя… все забываю тебя спросить… Ты в партии нашей состоишь?.. Нет? Или…»
Продовольственный магазин номер пятьдесят четыре, который звали в народе «Три ступеньки» располагался на пересечении улицы Мытной и Хавской. Это был обычный магазин, каких много в городе-герое Москве. Но для рыжего, худого, повидавшего всякого в жизни кота Василия, этот магазин был дом родной, в котором после долгих мытарств и скитаний он наконец прижился. Надо признать, правда, не без помощи сторожа магазина, в прошлом сержанта НКВД Сучкова Ивана Трофимовича. Бывший сержант и кот были два друга — не разлей вода. Ветеран «органов» благополучно дожил до семидесяти лет. Внешность он самую заурядную для пенсионера — вытянутое, худое, сморщенное как печеное яблоко лицо, тонкие губы, длинный с горбинкой нос, лысина, висящие, как у запорожского казака, седые усы. На лице, казалось, навеки застыло выражение: «Ну что же вы, люди такие, гады. За что ж так?» Несколько портили его образ оттопыривающиеся лопухами большие уши. Но соломенная шляпа «а ля Хрущев», которую обычно носил Сучков, скрывала этот недостаток.
Трофимыч обрел в лице кота Василия самого чуткого и внимательного слушателя, которому он мог поверять все свои проблемы и обиды.
Обычно дед обитал в своей крохотной комнатке рядом с магазинным подвалом. В каптерке сторожа стояли топчан, тумбочка и висело антикварное радио типа «тарелка» еще довоенных времен. Одну из изрядно загаженных мухами стен украшал старый пожелтевший портрет «Генералиссимуса Сталина», смотревшего на окружающее с таинственной улыбкой сфинкса. А на столе, обычно и неизменно, стояла открытая полупустая бутылка популярного дешевого портвейна «Агдам». Другая, полная, была припрятана у старого клетчатого, продавленного топчана под столом. Кроме того, на столе присутствовали — граненый стакан, штопор, треснутая тарелка с порезанной кусками вареной колбасой и сухой коркой ржаного хлеба, нож, двузубая алюминиевая вилка. Кот Василий, свернувшись калачиком, лежал на топчане. И в это утро, как всегда, Сучков изливал ему свою душу.