Она скрестила на груди руки и замерла в ожидании ответа.
Немного помолчав, граф признался:
— Понятия не имею.
Она горько усмехнулась.
— Мы вообще не сидели! Нас не пускали внутрь классных комнат, Брент. Нам позволяли стоять в коридоре и слушать, при условии, что мы не будем отвлекать тех, кто приходил туда учиться по-настоящему, то есть мужчин. Как предусмотрительно с их стороны придумать эти правила, верно? Мы не могли задавать преподавателям вопросов, не могли писать контрольных работ — это можно было только мужчинам, удобно рассевшимся на стульях.
Кэролайн прервала свою тираду и вытерла щеки тыльной стороной ладони. Она оглянулась на изорванную бумагу, и ее глаза снова наполнились слезами. Девушка всхлипнула.
— И все это здесь, — проговорила она сквозь рыдания, указывая на то, что осталось от ее работы. — Пять лет я писала конспекты, сидя на корточках в коридорах Оксфордского университета, пытаясь учиться у величайшего в мире ботаника. Все здесь и уничтожено невоспитанной девчонкой.
— Кэролайн…
— Нет!
Брент протянул к ней руку, но она попятилась в сторону двери. Открыв ее, Кэролайн оглянулась на мужа.
Он выглядел потрясенным.
— Твоя ненормальная дочь уничтожила единственное, что было для меня важно. — Она понизила голос до угрожающего шепота. — А ты погубил мою жизнь.
— Кэролайн…
Брент потянулся к жене, чтобы утешить, но та, не обращая на него внимания, в ярости кинулась прочь.
Глава седьмая
Кэролайн, сидя на канапе перед камином в кабинете мужа, ждала его. Она три дня избегала встречи, с рассвета и до заката работая в своем цветочном саду, бывшем для нее убежищем от бед внешнего мира.
Однако это были унылые дни, и Кэролайн поняла, что настало время принять решение. Бесполезно сокрушаться о том, что потеряно. Ее бесценного собрания конспектов больше нет, и тут ничего не поделаешь. Зато она в один миг обрела дочь, и пришла пора разобраться с этим. Теперь она мать неуравновешенной маленькой девочки, рожденной от союза ее отца с прекрасной французской куртизанкой.
Кэролайн закрыла глаза и откинула голову на зеленые бархатные подушки.
Когда она представляла Брента в пылких, страстных объятиях другой женщины, у нее закипала кровь и вспыхивала кожа. Вероятно, это бывало у него и с другими женщинами. Такое было в обыкновении большинства мужчин, и, к полной растерянности Кэролайн, от этой мысли у нее больно щемило сердце.
Но как он мог быть таким безответственным? Но тут же Кэролайн поневоле оттаяла, когда подумала о Розалин, невинном ребенке, которого нашли на пороге, страдающем от сильнейшего жара, и о том, что ее муж принял девочку в свой дом. Кэролайн не представляла себе, чтобы кто-то из аристократов осмелился оставить у себя незаконнорожденную, ненормальную дочь, да еще и наполовину француженку. Это было немыслимо. Это был скандал. И ее муж пошел на этот скандальный шаг, потому что Розалин была как раз этой ответственностью — его ребенком.
Последние три дня Кэролайн много думала о Розалин и пришла к некоторым выводам, которые хотела обсудить с мужем. Девочка, несомненно, была дикой и неуправляемой, но это не все…
Кэролайн выпрямилась, услышав, как открывается дверь кабинета.
— Ну что, малышка, ты готова обсудить мою оплошность?
Кэролайн удержалась от едкого ответа на чересчур небрежный вопрос. Она почувствовала, как участилось ее сердцебиение при виде графа, приближающегося к ней. Брент, вероятно, только что вышел из ванной: его волосы до сих пор были влажными, а хлопковая рубашка и бриджи сияли чистотой и свежестью и слишком плотно облегали его фигуру.
Кэролайн отвернулась к огню, заметно покраснев. Она не сомневалась, что граф это заметил. Не успела она и глазом моргнуть, как Брент уже усаживался рядом с ней на тесное канапе, прижимая ее своими широкими плечами к зеленой плюшевой обивке. Кэролайн смирилась с его близостью, зная, что любая попытка отодвинуться будет напрасной.
Так они и сидели какое-то время, ничего не говоря, лишь наблюдая за пляшущими языками пламени в камине и остро ощущая присутствие друг друга.
Кэролайн первой нарушила молчание.
— Почему ты называешь меня малышкой?
Замешкавшись на мгновение, она заставила себя посмотреть на мужа и увидела его напряженный, пронзительный взгляд, прикованный к ее лицу. У Брента были удивительные глаза: карие, когда он злился, и почти зеленые, когда им овладевала страсть.