Кэролайн хотелось расплакаться.
— Спасибо, дядя Альберт.
Он снова улыбнулся и кивнул в сторону двери.
— Дождь стихает.
Как бы ни волновалась Кэролайн перед встречей с мужем, она быстро направилась к выходу, последний раз оглянулась для уверенности, потом подняла капюшон накидки и твердым шагом вышла из теплицы.
Глава двадцать четвертая
Возможно, потому что дождь еще моросил, а может быть, просто случайно, Кэролайн шла, опустив голову. Вдруг, меньше чем в двадцати футах от двери теплицы, прямо посреди грязной тропинки она нашла первую розу.
Кэролайн не на шутку удивилась, увидев на коричневой лесной земле изумительный, персикового цвета бутон, и, заинтригованная, нагнулась за ним и легонько стряхнула с лепестков капельки воды. Не успела она удивиться, как сюда попала роза, как нашла вторую, точно такую же, потом еще и еще…
У Кэролайн заколотилось сердце. Чем ближе она подходила к дому, тем сильнее нарастало в ней тревожное нетерпение и тем больше прекрасных роз она сжимала в руках.
Она поняла, что они от Брента, и, к тому времени как достигла черного входа в дом, уже задыхалась от желания скорее увидеть его, от волнения перед встречей после долгих недель разлуки и надежды. Кэролайн хотелось обрушить на мужа всю силу своего гнева, но этот его поступок был задуман, чтобы смягчить удар. И замысел оправдывался, ибо ее сердце уже наполнилось нежностью, а руки — двадцатью тремя розами, все идеального персикового цвета от первой до последней, с длинными стеблями без шипов.
Кэролайн глубоко вдохнула влажный воздух и переступила порог кухни. Она оказалась совершенно пустой, за исключением тоненького следа на темном, начищенном до блеска полу.
Лепестки персиковой розы.
Кэролайн медленно пошла по следу, согреваясь уютом своего дома и чудесным запахом цветов. Ее вели ноги и сердце, а голова Кэролайн была затуманена и слегка кружилась. Наконец она оказалась у двери своей спальни, где дорожка из лепестков обрывалась.
Она взялась за ручку и толкнула дверь.
Ее комната выглядела в точности как раньше. Постель была идеально застелена, мебель очищена от пыли и натерта до блеска. Единственное заметное отличие составляли три белых плюшевых коврика, покрывавших голый прежде пол. Брент побеспокоился об этом, пока ее не было.
Дорожка из лепестков прямой линией вела к смежной двери. Кэролайн долго стояла в нерешительности. Потом, окинув себя быстрым взглядом и удостоверившись, что живот не виден под складками свободной накидки, она высоко вздернула подбородок и уверенным шагом направилась к двери.
Сначала она увидела мужа, сидевшего на подоконнике слева от нее, но образ графа быстро размылся в окружившем ее великолепии.
Он наполнил комнату розами — желтыми, белыми, розовыми, темно-фиолетовыми, бордовыми и несчетным количеством персиковых. Кэролайн насчитала двадцать пять заполненных до отказа ваз, стоявших вдоль каминной полки, на двух подоконниках, на комоде красного дерева, на столах рядом с канапе, по обе стороны и в ногах кровати. Ее позабавило, что Брент догадался приспустить покрывало и усыпать лепестками роз простыню.
Довольно самонадеянно, но, к его чести, очень романтично.
Краем глаза Кэролайн заметила, что он встал. Тогда она собралась с духом и посмотрела ему в лицо, укрывшись за непроницаемой маской, крепко прижав к себе розы и стараясь унять дрожь в руках.
Брент смотрел на нее. Она не могла представить, о чем он думает, только видела, что он нервничает, чего прежде никогда за ним не замечала. Их глаза встретились, потом Кэролайн заскользила по нему взглядом, впитывая каждую черточку лица и сильного тела, отметив, как восхитительно хорош ее муж в темно-синих брюках и белой шелковой рубашке, плотно обтянувшей грудь.
В руках он держал двадцать четвертую персиковую розу. Две идеальные дюжины…
Кэролайн стояла перед ним, сдержанная, грациозная, с высоко поднятой головой, и в ее дерзком, пронзительном взгляде бушевал огонь.
— Я убила бы тебя…
— Я люблю тебя, Кэролайн.
Она застыла в полной неподвижности, так как не ожидала этого признания, во всяком случае, так сразу. Хотя уже давно знала о чувствах Брента, ничто не могло сравниться с моментом, когда он произнес эти слова.
Лицо графа лишилось и твердости, и решимости.
— Я не понимал, как сильно люблю тебя, пока ты не ушла. Я не могу точно сказать, когда начал тебя любить, хотя думаю, что почувствовал это в первый вечер, когда мы вместе ужинали на кухне. Ты рассказала, что мой дядя отверг твою работу, что тебе нужна теплица, а я, вместо того чтобы дать ее тебе и все рассказать, чуть не сорвал с тебя одежду от самого острого и дикого желания, какое только испытывал, став взрослым мужчиной. Я был ревнив и эгоистичен и так быстро покорялся твоему очарованию, что меня это пугало. — Он резко вдохнул. — Но я точно знаю, что любил тебя всей душой той ночью, когда ты пришла ко мне в постель и стала моей женой. Я любил тебя тогда и знал об этом без всяких сомнений, но это чувство повергало меня в смятение и страх, и я не мог признаться в нем ни себе, ни тебе. Я уже много месяцев люблю тебя, Кэролайн, — прерывистым голосом признался он, — и сожалею, что до сих пор не сказал тебе об этом.
Брент замолчал, и в комнате наступила мертвая тишина, ибо дождь за окном прекратился.
Кэролайн, сердце которой отчаянно колотилось, а глаза наливались слезами, отказывалась шевелиться, отказывалась даже менять выражение лица из страха потерять самообладание. Да, Брент ждал от нее ответного признания в любви, и он его услышит. Но она помнила, что он вытолкал ее из дома, утаил от нее очень многое, и, самое главное, он ставил крест на их браке. А теперь пусть немного помучается в неведении.
Граф сделал нерешительный шаг в сторону Кэролайн и остановился. Тревога в его лице читалась все яснее по мере того, как окружавшая их тишина становилась оглушительной.
Собрав в кулак все силы, какие у нее были, и до глубины души поражаясь, что способна на это после того, что услышала от Брента, Кэролайн отвернулась от него, тихо прикрыла за собой дверь и опустила капюшон накидки.
На тумбочке, по правую сторону кровати, она заметила пустую вазу, спокойно подошла к ней, игнорируя ошеломленный взгляд мужа, и не спеша, одну за другой идеально расставила в ней каждую розу. Покончив с этим, Кэролайн опять повернулась к Бренту, по-прежнему избегая его взгляда, и освободила волосы от ленты, распушив их руками и стряхнув капли влаги.
Внезапно Брент громко, с раздражением выдохнул и начал постукивать розой по бедру.
— Вам нечего сказать, сударыня?
Кэролайн захотелось рассмеяться, когда она посмотрела в зеленые, как лесной орех, глаза, выражающие неуверенность. Брент пытался быть сердитым, грозным, но с треском проваливался, потому что его голос тревожно дрожал.
Кэролайн разгладила волосы, переложив их на левое плечо, и невозмутимо опустила руки.
— Нет, мне есть что сказать.
Он ждал.
— И?
Смерив мужа испепеляющим взглядом, она выпалила:
— Я закопаю тебя живьем, если хоть одна из этих роз попала сюда из моего сада.
Граф заморгал и побледнел.
— Это все?
— Пока да, — промурлыкала Кэролайн.
— Что это значит? — рявкнул Брент.
Кэролайн сохраняла спокойствие и уверенность в себе.
— Не знаю, что ты хочешь от меня услышать, Брент. Как плохо и одиноко мне было последние десять недель? Какой раздавленной я себя чувствовала, когда собственный муж безжалостно выгнал меня из дому? Как отчаянно мне хотелось почувствовать вокруг себя твои руки и насладиться вкусом твоих губ с того вечера, когда ты так благородно спас меня от французского чудовища? Хочешь услышать, как мне не хватало тебя и моей дочери, как больно было проводить Рождество одной, без семьи? Или как я потрясена и зла, что Альберт Маркэм — родной дядя моего мужа, а ты, мой дорогой, утаил от меня эту несущественную деталь? — Она сощурилась и поджала губы. — Все это так и даже хуже, сударь, однако мне кажется, что вы хотите услышать нечто иное.