— Нео, тише, все будет хорошо. — Он гладил меня по волосам, не отпуская рук, словно боясь, что я убегу.
— Нет не будет! — Я не выдерживала. Все тело трясло и мне просто хотелось наконец выговориться. Просто, чтобы кто-то знал, насколько мне, мать его, паршиво. — Потому что я не смогла, а значит и ты не сможешь! Потому что я знала, Такемичи! Знала все до последней детали, знала с самого начала, но ничего не сделала, потому что дура, бесполезная и жалкая! Потому что была занята совсем другим, а не спасением тех, кого, сука, люблю. — Крик перешел в хрип, а после в шепот, в такой тихий, что диву даться, как он только меня расслышал. — Все будет только хуже, с каждым разом… И в конце, ничего не измениться.
А он словно и не слышал меня, продолжая успокаивающе гладить по голове.
— Почему ты так в этом уверена? — Он говорил спокойно, но я готова поклясться — пальцы его дрожали.
— Потому, что я все это видела. — И мне бы стоило объяснить все по нормальному, разжевать и расставить по полочкам, но сил не было.
— Значит мы все точно изменим. — Он наверняка улыбнулся мне, подбадривая. —Просто дай мне время и все будет хорошо.
«У нас нет времени». Я бы сказала это вслух, но от его, пропитанного уверенностью голоса, становилось спокойно и мне, почему-то, хотелось ему верить.
И я поверила опять переложив всю ответственность на чужие плечи...
— Такемучи? — Строго, почти шепотом. — Нео? — Уже более гулко, окликивая.
Этот голос я бы могла узнать из тысячи даже потеряй я память. Я знала эти нотки тревоги, взволнованности, прикрытые строгостью и тихим, еле прослеживающимся рычанием.
Я слышала топот шагов, невесомых, скользящих, словно их обладатель ничего не весил.
Чувствовала, как Такемичи отстраняется - встает. Слышала, как он что-то говорит подошедшему, а тот отвечает невнятно и благодарит.
И Ханагаки уходит. А вновь прибывший стоит рядом, топчется на месте, что-то бурчит, но, не услышав от меня и слова, садиться напротив.
Горячие пальцы касаются подбородка, приподнимая и я вижу, как на меня смотрят два черных, смолянистых глаза.
И от этого взгляда, мягкого, сочувствующего мне только хуже. Это я должна его утешать. Я должна стать его поддержкой ведь ему в тысячу раз тяжелее. Он потерял друга детства, кажется того единственного, кто был с ним зная все его изъяны. Все ошибки прошлого.
— Прости. — И шепот мешается со всхлипами.
Он лишь слабо улыбается, касаясь своим лбом моего. Майки теплый и рядом с ним мне спокойно, хорошо, словно если бы я вернулась домой после долгого и утомительного путешествия.
— Пойдем домой.
Он не спрашивает, а молча берет за руку и ведет, неспешно перебирая ногами, чтобы я не отставала.
И я иду, не смея перечить. Все же, наверное, это единственный человек, с кем я не могу спорить. Или просто не хочу…
========== Часть 19: Я буду тем, кто... (Ч2) ==========
Комментарий к Часть 19: Я буду тем, кто... (Ч2) Я хотела обрадоваться тому, что от меня перестали отписываться, но меня вычеркнули из сборника и отписались от проды.
Расстроин ли я? Нет, ну что вы
Разве что слегка...
Мы шагали неспешно, я с трудом перебирала ногами, плетясь за светлой фигурой ленивой гусеницей, поэтому Майки пришлось сбавить темп и идти медленно, позволяя мне не отставать от его широкого шага (удивительно, как с такими короткими ножками можно так быстро двигаться?).
Изначально, недовольно хмуря брови, Майки заверил меня, что идем мы к нему и это не обсуждается. Понимаете? Планировал притащить меня к себе, но я, обеспокоенная своим внешним видом, настояла на том, что "Пойдем домой"(попытка передразнить его голос успехом не увенчалась) мы ко мне.
Я определенно не в состоянии сейчас соображать и, если бы он чуть надавил, я бы согласилась, но «знакомиться с родителями жениха» в таком потрясающем внешнем виде я не собираюсь даже под успокоительными.
Эмма то, может, и не обратила бы на мои засаленные волосы и грязную пижаму внимание, а вот дедушка Майки наверняка бы подметил, какой конкретно соус и в каком количестве я пролила на эти несчастные, застиранные до дыр, шаровары.
Не знаю уж какой человек этот Сано Старший, но падать в грязь лицом при первой же встречи мне не хочется. Я прям вижу, как его морщинистое, от беспощадной старости, лицо вытягивается, в удивлении, он смотрит на Манджиро, наверняка улыбающегося во все зубы, подзывает внука «поговорить наедине», оставляя меня на выполированной до блеска кухне, и совершенно не стесняясь, на весь дом возмущается о том, на какой же это помойке, его дражайший внучок, нашел такое чудище заморское?
От этих мыслей меня передернуло.
И почему осознание непрезентабельности дошла до меня лишь спустя пару улиц от дома?
А Майки все тянул меня за руку, не сильно сжимая многострадальные запястья. У всех вас такая дурная привычка хвататься именно за них. Лучше бы за шею.
Мне было плохо… Меня тошнило, болела голова и хотелось кричать, разрывая глотку, но, почему-то, сейчас я успокоилась. От теплых касаний, от запаха, такого вкусного, пропитавшего всю мою школьную форму. Смесь бензина с карамелью. Так пах только он.
Дверь дома тихо скрипнула. Я ее не заперла. Хорошо, что мама вернётся с командировки только через неделю, а то, прознай она об этой оплошности, непременно бы взбесилась, накричала. А крика с руганью я сейчас не перенесу. Я никогда не любила ссоры. На глаза, при малейших строгих нотках, набегают слезы, а когда повышается тон, я и вовсе срываюсь. Даже сейчас, повзрослев и относительно встав на ноги, я не переношу криков.
Он тащил меня в ванную. Уверено, по-хозяйски включив горячую воду в душе и подтолкнув мне в сторону ванны, мол: «давай, мойся». Неужели от меня воняет?
На рефлексах принюхалась к воротнику мятой футболки. Да нет. Все тот же соевый соус, все те же сожженные свечи.
Так неохота мыться… Но, наверное, от горячей воды и впрямь станет легче.
Руки потянулись к подолу футболки, задирая ее до пупка. Или может сначала снять штаны? Так. Стоять.
— Ты вышел? — Не буду оборачиваться, и так знаю, что стоит.
— Вышел. — Строго и тихо, вперемешку с шаркающим по кафелю шагом и захлопнувшейся дверью ванной комнаты.
В целом, мог и не выходить. Чувство стыда и хоть какого-то смущения пропало у меня, как только я увидела свой душ в общаге. А искренний пофигизм от того, видны ли мои недостатки фигуры кому-то ещё, закрепился после первого же года в этом самом душе без перегородок и шестью краниками вдоль всей комнаты. Не очень большой, но достаточной для того, чтобы в ней поместилось четыре человека. «Шесть душевых и четыре человека?» — спросите вы и «да», — отвечу я. Вещи же тоже нужно было куда-то вешать, а оставлять их в предбаннике гиблое дело. У меня так, однажды, трусы украли.
Вода обжигала кожу, но от этого становилось легче, мысли словно собирались в кучу, наконец оседая где-то на подкорках сознания. В душе всегда легче думалось. В голову приходили идеи и мысли, которые в обычном состоянии даже не закрадывались в пустую головешку со ржавыми шестерёнками.
Баджи мертв и я этого не изменила. Дерьмовый сценарий с дерьмовым финалом. А ведь он действительно был мне очень важен. Этот светлый, так любивший животных, подросток. Важен для Майки и всей этой истории в целом.
Глаза вновь неприятно защипало от накативших к ним слез, а с губ срывается новый предательский всхлип. Нужно успокоиться. Нужно собраться. Я не могу вечно плакать, не могу вечно изводить себя за то, что не спасла.
… Интересно, Майки плохо? Наверняка. И наверняка он бы хотел об этом поговорить, но не с кем. С одной стороны: друзья, потерявшие старого товарища, с другой: сестра, потерявшая друга детства, а с третьей — я. Раскисшая клякса, лужей растекшаяся по полу. Такая себе из меня «опора и поддержка» получается. Ещё и Такемичи навьючила{?}[] всем этим дерьмом, теперь придется объяснять, что это вообще был за приступ истерии. Все рассказывать… Нужно было раньше это сделать, но мое неоправданное чувство страха мешало и, в итоге, все испоганило.