Гюнтер Грасс откашлялся и выставил меня вперёд:
— Эта юная дама, — сказал он, — хочет вам что-то сказать.
Остальные у нас за спиной возбуждённо загалдели.
— Госпожа Сульст, — прошептала я, — я вас люблю.
— Что? — спросила госпожа Сульст.
— Люблю, — прогудел Гюнтер Грасс.
— А, да, — сказала госпожа Сульст.
— А поцеловать! — крикнула сзади Виола.
Мне стало дурно. У старухи Сульст над губой свисала огромная бородавка. Я уставилась прямо на неё. Эта бородавка ещё никогда не казалась мне такой большой.
— Я сделаю это за тебя!
Отец отодвинул меня в сторону. Потом он схватил госпожу Сульст за талию, притянул к себе и запечатлел на её губах поцелуй.
— И-и-и-и! — послышался сзади восторженный визг.
Мой отец отпустил старуху Сульст.
— Всего вам хорошего, — сказал он.
— Спасибо, и вам того же, — старуха Сульст закрыла дверь.
— Вот как это делается! — мой отец потирал руки и поглядывал на Гюнтера Грасса.
Вернувшись в гостиную, мы играли в «Путешествие в Иерусалим». Мать заправляла кассетным магнитофоном, пока мы топали вокруг стульев. Гюнтер Грасс был самый ловкий из нас. Он ходил вполуприсяд, так что его зад всегда нависал над каким-нибудь стулом. Сразу вслед за ним шёл мой отец.
«Finden Schlümpfe tanzen fein?»[2] — доносилось из магнитофона. Мать поставила кассету Папаши Абрахама и гномиков.
Когда музыка оборвалась, мне стула не нашлось, и я вылетела из игры. Я села на диван и смотрела на остальных. Через пять кругов остались только Виола, Гюнтер Грасс и мой отец. Втроём они ходили вокруг двух стульев.
«Wir wolln gar nicht größer…»[3] — музыка закончилась, отец и Гюнтер Грасс бросились к двум стульям, при этом Гюнтер Грасс лёгким движением отстранил Виолу.
Мать убрала второй стул и снова запустила музыку. Она не торопилась. Отец и Гюнтер Грасс ходили на полусогнутых вокруг стула, и тот, кто оказывался на стороне сиденья, всегда заметно замедлялся, а второй напирал на него сзади.
«Soll ich euch ein Lied beibringen?»[4] — вопрошал Папаша Абрахам. Не успели гномики ему ответить, как мать нажала на кнопку «стоп». Гюнтер Грасс стоял перед сиденьем, а отец напирал сзади. Оба бросились на стул. Гюнтер Грасс опередил отца. Отец угодил ему на колени.
— Я сижу, я сижу, я сижу! — заорал он.
— На мне, — уточнил Гюнтер Грасс.
— Ну и что?! — вопил отец. — Главное, что сижу!
Отец продолжал сидеть на коленях у Гюнтера Грасса.
— Но, дорогой друг… — начал Гюнтер Грасс. Его голос звучал несколько измученно.
— Признай, что я выиграл! — кричал отец.
— Нет, — сказал Гюнтер Грасс.
Остальные сидели в кружок вокруг стула. Никто не вмешивался в спор. Мать снова включила кассету.
— Ну, скажи! — время от времени требовал отец.
— Нет, — говорил Гюнтер Грасс.
Через четверть часа кассета кончилась. Отец так и сидел на коленях у Гюнтера Грасса. Я увела своих подруг к себе в комнату.
Когда через час они разошлись по домам, я отправилась в гостиную. Отец сидел на стуле один.
— Мне нужно было в туалет, а он этим воспользовался, чтобы улизнуть. А мама ещё дала ему с собой пакет сушёных слив, — отец поднял на меня глаза.
— На будущий год возьмём лучше Мартина Вальзера, — сказала я.
— И правильно, — сказал отец.
VIII
Когда мне было четырнадцать, мой отец бесследно исчез на целую неделю.
По утрам он подвозил меня в школу. Он делал это не каждое утро, но достаточно часто. Я этого терпеть не могла и каждый раз молилась: хоть бы мне ехать автобусом. Водитель он был непредсказуемый, а кроме того, утром никогда не поспевал вовремя. Всякий раз, когда он меня подвозил, я опаздывала, и мне приходилось врать, что опоздал автобус.
Тот день, когда отец исчез, был пасмурный. К тому же, поскольку было начало января, по утрам стояла темень, хоть глаз выколи. Моя школа располагалась на горе, рядом с монастырём. Дорога наверх, к зданию школы, была такая узкая и крутая, что я всегда боялась, как бы отец не столкнулся со встречной машиной или не задавил какую-нибудь монахиню. В то утро нам навстречу тоже ехала машина. Отец взял вправо и вклинился между двумя припаркованными автомобилями. Пока мы пропускали встречную машину, отец гонял меня по латинским словам. И как раз когда я склоняла «rusticus», с заднего сиденья вдруг послышалось:
— К «Офиру», пожалуйста.
— При чём здесь «Офир»? — спросил мой отец и оглянулся.
Я тоже посмотрела на заднее сиденье, где монахиня как раз пристёгивала ремень безопасности. Был слышен звон бутылок, которые отец уже несколько месяцев собирался выбросить в контейнер, и теперь они брякали в ногах у монахини. Чтобы разрядить ситуацию, я объяснила отцу, что такое «Офир». Это был магазин. Все здания в окрестностях монастыря носили библейские названия.