— А, понял, — сказал отец.
— Так мы едем? — спросила монахиня.
Отец выбрался из зазора между машинами и выехал на дорогу.
— Но вначале надо отвезти ребёнка в школу, — сказал он, — а то она опоздает!
Я не знаю, что на это ответила монахиня, потому что в тот самый момент отец включил авторадио, откуда сразу же громко полилось: «Мы продадим весёлый домик нашей бабушки», ведь в магнитофоне у отца, как всегда, стояла его любимая кассета. Когда мы подъехали к школе, я лишь чуть-чуть приоткрыла дверцу, чтобы громкое «Два мальчика целуются» не помешало молебну, который уже полным ходом шёл в маленькой капелле перед школой. Там уже вступил Шёнбергский хор мальчиков. Я со странным чувством проводила взглядом отцовскую машину с монахиней на заднем сиденье. Мне казалось, что я бросила отца на произвол судьбы.
Этот вид удаляющейся машины, сквозь заднее стекло которой чернел капюшон монахини, не отпускал меня всю следующую неделю. Отец не вернулся домой. В первый вечер мы говорили себе, что он наверняка встретил старых знакомых, с которыми сидит теперь в пивной. После полуночи я выдала историю с монахиней.
На следующее утро я поехала в школу на автобусе, и на гору мне пришлось подниматься пешком. Как всегда, мне навстречу попадались монахини, но я не обнаружила среди них вчерашней. В их лица я всматривалась в первый раз. Я обнаружила, что они не похожи друг на друга, а все предыдущие школьные годы мне казалось, что все они на одно лицо. Кроме того, мне вдруг почудилось, что у каждой на губах таится коварная улыбка. Несколько раз мне показалось, что монахини подстерегают машину, которая может остановиться.
Когда отец не пришёл домой и на следующий вечер, мы отправились в полицию.
— Где его видели в последний раз? — спросил полицейский.
— У монастыря, — сказала мать и потом неуверенно добавила: — Моя дочь так говорит… — она посмотрела на меня.
— Он уехал оттуда с монахиней, — сказала я, пытаясь сохранять невозмутимый вид.
— В последний раз видели с монахиней, — пробормотал полицейский и стал печатать это на пишущей машинке.
Через неделю мы постепенно начали настраиваться на жизнь без отца. Разница была невелика, разве что я перестала опаздывать в школу. Учителя даже удивлялись.
И вдруг в понедельник, возвращаясь из школы, я увидела у гаража его машину. Я заглянула внутрь. Пустые бутылки по-прежнему лежали на своём месте, только к ним добавился пустой пластиковый пакет. Я с тревогой открыла дверь квартиры. Бросила школьную сумку и прошла в гостиную. Там на диване сидели мои родители. Отец поднял голову.
— Привет, — сказал он.
— Привет, — сказала я. — И где же ты оставил монахиню?
— В Риме.
— Твоему отцу понадобилась неделя, чтобы отвезти монахиню в Рим, — сказала мать.
— Конечно, ты бы управилась быстрее, — сказала я.
После этой фразы мать объявила эту тему раз и навсегда закрытой и добавила, чтоб больше об этом никто не заикался. Несмотря на это, отец наутро рассказал мне по дороге в школу, как он ездил с монахиней в Рим. После того, как он тогда высадил меня у школы, он, по его словам, повёз монахиню к «Офиру», дорогу ему показывала она. Перед магазином монахиня сказала: «Пожалуйста, подождите немного» — и вошла внутрь. Отец ждал. Вскоре монахиня вышла с полным пластиковым пакетом. Она опять уселась на заднее сиденье и сказала: «Так, теперь можем ехать дальше». — «И куда же?» — спросил отец. «В Рим», — сказала монахиня. В этот момент отец, по его словам, изрядно удивился и спросил монахиню, что ей нужно в Риме. «Мне нужно к отцу, — сказала монахиня, — и вы должны меня отвезти. Дело чрезвычайной важности». — «Но я евангелист», — заметил на это отец. Такое возражение не произвело на монахиню впечатления, и она велела ему, наконец, трогаться. Он не нашёл никаких других доводов, рассказывал мой отец, и они поехали. По дороге монахиня не проронила ни слова. Отец попытался завязать разговор и спросил её, давно ли она в монастыре и нравится ли ей там. Монахиня пропустила его вопросы мимо ушей, и после Мюнхена, когда любимая кассета моего отца испустила дух, в машине царила гробовая тишина. Потом, незадолго до Бреннера, отец купил кассету с шотландскими народными песнями, и они, судя по всему, пришлись монахине по душе. Во всяком случае, такое у отца сложилось впечатление, потому что она тихонько подпевала на своём заднем сиденье. На придорожных стоянках она выходила из машины ненадолго — только чтобы сходить в туалет, и один раз — чтобы позвонить по телефону. Потом моему отцу пришло в голову поупражняться с монахиней в латинских склонениях и спряжениях. Это доставило ей радость и моему отцу тоже. Она, по его словам, оказалась гораздо сильнее меня, особенно в глаголах. Незадолго до Рима она снова замкнулась, отвечала односложно, а когда звонила по телефону, то говорила тихо и по-итальянски. Вернувшись в машину, она попросила моего отца высадить её у автобусной остановки в одном предместье. У этой же остановки они должны были встретиться через три дня. С этим пунктом отец был не согласен, потому что он тоже хотел пойти вместе с ней к Папе римскому.