Я была полностью погружена в деятельность по разоблачению многочисленных преступлений моего отца, когда он сделал жест, свидетельствующий о его умении применять кубизм по отношению к самым обыденным вещам. С уверенностью могу сказать, что даже сам великий Пикассо не смог бы с ним тягаться в этом умении.
Однажды вечером мне позвонила мама:
— Меня собирается навестить подполковник из бюро Фиделя. Как ты думаешь, что ему от меня понадобилось?
Я, конечно же, не знала этого и пребывала в полной растерянности. Дождавшись этого посланца, я провела его по лестнице и оставила с мамой, которая была на грани нервного срыва. Наконец, гость объяснил причину своего прихода.
— Команданте отправил меня к вам, потому что завтра — день рождения его внучки, а он не знает, что ей подарить.
Моя мать застыла в немом восторге.
— Он, конечно, немного растерялся в выборе… Еще бы… Он не видел свою внучку тринадцать лет, — сказала я.
— Так вот, я подумал… Это моя инициатива… Вы ведь знаете, как трудно сейчас сделать хорошую фотографию… Нет фотопленки, нет бумаги… А у нас в бюро еще остался кое-какой материал… И потом, у нас есть очень хорошие фотографы. В общем, я подумал, что было бы неплохо сфотографировать малышку в день ее пятнадцатилетия. Что вы на это скажете?
Я уже видела Мюмин, сидящей среди расшитых подушек на атласном покрывале со скрещенными ногами и руками, подставленными под подбородок. Или позирующей перед зеркалом отеля "Ривьера" в кружевном платье, взятом на прокат во Дворце бракосочетаний.
Фотографировать своих дочерей в день их пятнадцатилетия — это своеобразный ритуал на Кубе.
Мюмин ненавидела такие фотографии.
— Моя дочь не любит фотографироваться. Скажите Команданте, что он поступит по-рыцарски, если подарит ей простой букет цветов.
И я предоставила маме возможность составить список предметов первой необходимости. В этот список вошли мешки извести и цемента для штукатурки стен, белая краска, а также несколько десятков кирпичей для укрепления стены. Подполковник старательно записывал все, что называла мама, прекрасно зная, что ничего подобного в его рапорте не появится.
В день рождения Мюмин телефон ожил после агонии, продлившейся три года. Верховный Команданте хотел знать, был ли кто-нибудь в доме. А в начале праздничного вечера появился офицер с букетом цветов.
— Я целый день потратил, чтобы раздобыть этот подарок, — сказал он.
— Целый день? Но почему? Ведь это всего лишь букет цветов!
— Потому что в Гаване невозможно найти цветы. Мне пришлось ехать в Пинар дель Рио.
Я забыла, что исчезновение цветов было первым протестующим жестом экологии на происходящее вокруг. Я поклялась себе, что юность моей дочери не пройдет на этом острове, лишенном цветов.
Моя Гавана продолжала менять свой внешний вид и свое звучание. На стенах домов выскочили болезненные свищи — расплата за сорокалетнее пренебрежение. Фасад одного из зданий Малекона полностью обрушился, обнажив инфрачеловеческие условия жизни. Арки — гордость города, пристанище тени, дарившие счастье игрокам в домино и предлагавшие гуляющим отдых от палящего тропического солнца, — поддерживались досками и балками, которые в любой момент могли обрушиться.
Ночью, чтобы спастись от темноты, когда отключался свет — а это длилось по восемь часов, — люди занимали тротуары, преодолевая усталость и оттягивая момент возвращения в густой зной квартиры, наполненной москитами. Воспоминание о душной комнате убивало всякое желание, а само слово "интимность" потеряло свой истинный смысл в спальне, где нечем было дышать. Личная жизнь многих горожан переместилась из спален на улицу, отчего город стал звучать по-иному. Ночная Гавана превратилась в гнездо разбушевавшихся страстей. Крики, стоны, смех и вздохи любви заглушали шум радио и вентиляторов. Они доминировали в ночном многоголосье. Парки ночного города открыли свои объятия всем влюбленным. Любовные пары предавались плотским наслаждениям без удержу, с каким-то остервенением, словно пытаясь таким образом заглушить тоску и тревогу. Шел 1993 год.
Глотая слюни при воспоминании о чашечке свежего кофе (а это вопрос жизни и смерти на острове) или о глотке водки из сахарного тростника (это другой очень важный вопрос), люди устраивались на улице и болтали обо всем и ни о чем, чтобы хоть как-то отвлечься от давящей темноты.
Полгода я прожила в состоянии философского отчуждения от всего происходящего вокруг меня. Язва скрутила меня в три погибели — меня рвало кровью, боль не отступала ни на шаг. Напрасно мама израсходовала на медикаменты значительную часть суммы, оставшейся от продажи "Женщины-лошади" — язва не зарубцовывалась, кислотность не понижалась, боль не проходила.