На следующее утро наши любящие родители провели нас до самого порога этого эксперимента, неся в руках чемоданы, для надежности обитые фанерой и закрытые на висячие замки, что свидетельствовало о неиссякаемой тяге народа к творчеству, а также одеяла, простыни и металлические ведра. Я до сих пор с волнением вспоминаю свое алюминиевое ведро, на котором мама выгравировала мою фамилию. Я могла быть уверена, что никто не украдет его у меня, потому что оно отличалось от других необыкновенным блеском своего герба.
Набившись в допотопные школьные автобусы, мы отправились в деревню приближать исполнение мечты нашего апостола Марти и нового апостола Че.
Мальчики должны были срезать сахарный тростник, а девочки выполнять какую-то другую работу. Новая жизнь пока была скрыта от всех нас завесой неизвестности, а поэтому оба поколения — и дети, и родители — пребывали в состоянии полной неуверенности.
В дороге я задремала. Но мой тревожный сон, наполненный кошмарами, был прерван извечным возгласом путешественников: «Приехали! Приехали!» Мы оказались перед деревянным бараком с крышей из пальмовых листьев. Справа стояли хижины, похожие на те, что устроили в саду Мирамара последователи Макаренко. Это были уборные. Забор из колючей проволоки и металлические ворота усиливали зловещую серость ансамбля.
Сначала нас построили в алфавитном порядке, а потом направили в мрачный барак, чтобы мы заняли кровати, которые представляли собой носилки, отделенные друг от друга джутовыми холстинами, прибитыми к столбам: Эти кровати находились в пятидесяти сантиметрах друг от друга.
Когда я представила себе, что в этой спальне будут храпеть и вонять больше тысячи человек в течение двух с половиной месяцев, у меня закружилась голова.
— Какое счастье, что бедный Марти умер.
— Что ты сказала? — спросила у меня секретарь Коммунистического Союза Молодежи.
— Какое счастье, что Марти умер ради того, чтобы смогло свершиться это чудо…
Посещение уборной стало для меня настоящей пыткой. От страха я почти не видела дырку в земле, куда нужно было справлять нужду, и те два бревна, на которых нужно было стоять на цыпочках, чтобы не угодить в отвратительную жижу, накопленную от посещения сотен людей.
Ужас перед уборной вернул мне фамильное покашливание, которое вскоре превратилось в хриплый свистящий кашель, а вслед за этим наступил черед сильной лихорадки.
В придачу ко всему, прошел слух, что какой-то извращенец бродит возле нашего лагеря по ночам и больно хватает девочек за груди, когда они выходят в уборную. Приходя в ужас от одной мысли об этом маньяке, мы перестали выходить по ночам из барака. Мы освобождали свои мочевые пузыри прямо здесь, используя для этого все углы. Наша спальня была пропитана стойким запахом мочи.
Мы поднимались до петухов и меньше чем через десять минут были уже в строю. Когда мы выкрикивали лозунги, из наших ртов вырывались струйки пара.
Каждую ночь я возносила к небу молитвы, прося Святую Марию поскорее явиться мне в образе Феи.
Фея имела возможность приезжать ко мне в конце недели, ведь у нее была машина и много свободного времени. Но она сказала мне:
— Будет лучше, если я не приеду к тебе в первое воскресенье. Подумай сама, любовь моя, ведь не у всех родителей есть машины, а значит, не все имеют возможность приехать сюда. Разве приятно будет остальным детям, что тебя навещают, а их нет? На тебя будут смотреть как на привилегированную.
В этом Фея была полностью права. Мои привилегии почему-то замечались сразу. Наверное, мне было противопоказано находиться на особом положении.
А поэтому я с нетерпением продолжала ждать приезда Феи, заполняя помидорами бесконечную вереницу корзин, что было совершенно необходимо для превращения обыкновенной кубинской девочки в Нового Человека.
Мое сердце отчаянно колотилось, и это было дурным предзнаменованием. А моим легким не хватало воздуха, и это тоже не предвещало ничего хорошего.
Наконец, случилось чудо. Моя голливудская звезда в милицейской форме вышла из своего «мерседеса». Когда я поняла, что она приехала без Таты, моя смелость исчезла без следа. Мне стало совершенно ясно, что никто не поможет мне вырваться из этого тесного ада. И все же я взмолилась:
— Мама, прошу тебя, ради всех тех, кого ты любишь. Ради Бога! Ради Фиделя! Ради Ленина! Забери меня отсюда!
Я, как за соломинку, ухватилась за микроскопическую надежду. Я умоляла маму, а из моей груди вырывалось шумное, хриплое дыхание.