— Я изучаю дипломатию, дядя.
— Дипломатию? Да ты с ума сошла! Как только изменится правительство, ты Останешься без работы.
Благодаря хитроумным маневрам дяди Бебо я унаследовала при жизни моей бабушки жилье, принадлежащее теперь только мне и троллю.
Моя Мюмин к этому времени превратилась в очаровательную проказницу. Она научилась пользоваться телефоном и звонила теперь из одного дома в другой — от мамы к бабушке и наоборот — в поисках кого-нибудь, кто смог бы исполнить три ее заветных желания. Впрочем, на самом деле желаний было значительно больше.
К моей судьбе проявила участие могущественная вдова жертвы Революции. Эта женщина обладала сложной сетью дружеских связей в министерстве иностранных дел. Она-то и нашла решение проблемы вынужденной незанятости моих интеллектуальных способностей:
— Эта малышка рождена для дипломатической карьеры.
Вдова жертвы Революции говорила громким высоким голосом. Она решительно взяла шефство надо мной, не считаясь ни с какими возражениями. Таким образом я поступила на самый элитарный в стране факультет, предназначенный для самых передовых деятелей Коммунистического Союза Молодежи Кубы.
Там господствовал догматизм. Каждый раз, когда из меня хотели сделать активистку, я уклонялась, ссылаясь на свое слабое здоровье. И вот теперь я оказалась в плотном окружении непримиримых защитников марксистской идеологии.
«Школа лакировки», как называли наше учебное заведение, предназначена была пообтесать немного своих студентов, чтобы, представляя Кубу в других странах мира, они не ели курицу руками и умели говорить «спасибо» на многих языках.
Здесь изучали языки, литературу, искусство, марксизм и протокол.
Протокол нам преподавала женщина, которая раньше была послом в Ватикане. Она учила нас накрывать стол Для обеда, на котором присутствовали одни мужчины. Она учила есть улиток, правильно подбирать к костюму рубашку и галстук, элегантным движением разламывать панцири лангустам и крабам, полоскать пальцы женщинам — в воде с розовыми лепестками, мужчинам — с колечками лимона. Она учила нас всему тому, чему меня в детстве научила бабушка Натика, подавая чечевицу на серебряном подносе и изображая слуг, накрывающих стол «а ля рюс» и «а ля франсэз». Прозябать в кругу этих двадцатилетних идеологических жандармов было чрезвычайно тоскливо. Но это было не единственной моей проблемой на тот момент. У меня была Мюмин с ее требованиями и капризами, и мне необходимо было с ними считаться, несмотря на учебу на элитарном факультете. Мне стало немного легче, когда я устроила дочку в детский кружок маленьких друзей Польши. Но, несмотря на это, я очень уставала. Как только я приходила в аудиторию и садилась, моя голова свешивалась, глаза закрывались, я ничего не могла поделать с собой и засыпала. Усталость была так велика, что не помогали ни крепкий кофе, ни другие бодрящие средства. Меня будил звонок, сообщавший об окончании лекции. В течение всех восьми часов занятий я пребывала в состоянии полусна. Я напоминала сама себе зомби.
Марксизм, в конце концов, перевернул мою жизнь. Я с интересом и всерьез изучала основные законы диалектики: закон перехода количественных изменений в качественные, закон отрицания отрицаний и закон единства и борьбы противоположностей.
В «Капитале» Маркс очень забавно объяснил, как одни люди эксплуатируют других, выплачивая им меньше денег, чем те заработали. Единственная разница между США, с одной стороны, и Кубой и Россией, с другой, состоит в том, что в первом случае известно, в какой карман идут деньги, а в двух других неизвестно. Мне так и не удалось узнать, куда на Кубе уходили деньги, заработанные нашим добровольным трудом, если люди с каждым годом жили беднее, а с домов облезала краска и штукатурка.
Если бы у Фиделя не было мании величия и он не ввязался в войну в Анголе и все эти партизанские войны, мы были бы, может быть, не менее несчастными, но менее презираемыми.
Главной причиной отсутствия книг на нашем острове является философия. Когда человек посредством чтения начинает прикасаться к общечеловеческим проблемам и, вследствие этого, размышлять, его мозг наполняется жизненным кислородом, что позволяет ему оторваться от реальной жизни, сведенной к нескольким избитым лозунгам. Фидель очень хорошо и очень давно об этом знал. Не зря, находясь в тюрьме, он так много читал. Когда человек читает, он более свободен, чем когда вместе со всеми отбивает такт коллективного труда, никогда не меняющего своего ритма.
Но я не стану обвинять философию, если после возвращения из своего очередного турне Панчи найдет меня вконец обессиленной.