— Madre mia! До чего же они хороши! Они у тебя такие мягкие, такие нежные, такие приятные!
— Ах ты, сукин сын! Немедленно прекрати, или мы врежемся куда-нибудь! Ты слышишь меня? Идиот! Это не сиськи, а вата!
Моя застарелая анорексия только что спасла меня от изнасилования, и я не восприняла этот инцидент как зловещее предзнаменование.
Я вошла на кухню Пабло воинственным шагом победительницы и, обнимая хозяйку дома, услышала голос, модуляции которого мне показались несколько фамильярными. Было ощущение, что этот голос исходит из какой-то другой жизни:
— Кто эта женщина с грустными глазами?
Голос принадлежал человеку, двухдневная щетина которого и смешной костюм не лишали его элегантности. У него была розоватая кожа, свидетельствующая о хорошем средиземноморском питании, и великолепная выправка. В нем было что-то от тех статуй, для грации которых не имеет значения возраст. Все в нем было сильным. О, эта истерия страстей!
Мы провели у Пабло превосходный вечер, насыщенный алкоголем и расспросами. В конце вечера мы уже знали друг о друге все. Или почти все. На следующий день мы были на балконе одного из домов улицы Пасео в Ведадо. Он созерцал море и затуманенный горизонт, за которым находились две непримиримые Америки. А я смотрела на террасы, словно изъеденные проказой, с торчащими антеннами и резервуарами из этернита, поставленными для того, чтобы хоть немного сгладить трудное положение с водой. Закончив краткий рассказ о моем существовании, я сказала ему:
— Вот, это и есть я.
— А я — это вот что, — ответил он мне, протягивая брошюры Общества анонимных алкоголиков. — Я даже не знаю, почему начал пить.
Эти причины не имели для меня ровно никакого значения. Ему хотелось сбросить груз со своей души, поэтому он мне стал рассказывать об этом. Он стал пить в восемнадцатилетнем возрасте.
— Я никогда тебя не оставлю одну, — сказал он мне.
И я ему поверила.
Я провела его в аэропорт. Этой ночью в полудреме моя душа странствовала. Я присутствовала на празднике, где у всех маленьких девочек головы были украшены звездами из металлической проволоки, покрытой белой оболочкой, а мужчины были одеты в черные костюмы с белоснежными воротничками. Мне так нравилось быть участницей этого праздника. Все герои моего сна стали в большой хоровод, как вдруг зазвонил этот проклятый телефон. Обычно его пронзительный звонок смешивался с фамильярным воркованием министра внутренних дел, каждый раз доводя меня до предынфарктного состояния. Но на этот раз я услышала другой, совсем другой голос. Это был он. Он хотел мне еще раз сказать, что никогда не покинет меня. А еще он пообещал представить меня в Баскском центре всем, от мэтра до кассира:
— С удовольствием! Да. Да-ааа! С удовольствием! Конечно. Конечно-оо! С удовольствием!
Мы горланили, как очумелые кошки, наши громкие голоса разрывали тонкую ткань тишины кубинской ночи.
Когда спустя две недели моя любовь вернулась ко мне, я стала большим авторитетом в области изучения алкоголизма и превратилась в существо, источающее в огромных количествах любовь, милосердие и полное доверие. С помощью волшебных микстур, а также ласки и нежности я помогла своему любимому пробыть все эти дни в сухом доке.
Мой любимый был слишком умным человеком, который когда-то сбежал от жизни. Учась в London School of Economics, он занимался общественно-политической деятельностью, примыкая к левым партиям. Это происходило в то время, когда мама с покорностью к судьбе воспринимала измену последнего кубинского посла в Лондоне, а я играла со своими Барби.
Он организовывал студенческие демонстрации против происков империализма и, благодаря близости с марксистской элитой, получил возможность заниматься на Кубе тем, чем он хотел. Так, например, он организовал центр университетских обменов.
— Чему могут научить кубинские экономисты своих английских коллег, если на острове полностью отсутствует экономика?
— Ба! Об экономике ничего толком не знают ни кубинцы, ни англичане. Дело совсем не в этом!
— А в чем же тогда?
— Благодаря нашему центру кубинские экономисты смогут хотя бы иногда приезжать в Мексику.
Он был человеком редкостной культуры и к тому же прирожденным учителем. Я постоянно чувствовала себя с ним, как на экзамене. Я помогала ему не поддаться mojitos и другим алкогольным соблазнам, а он смотрел на меня словно на павлина, распускающего хвост, когда я проявляла беспокойство по поводу постоянной слежки за мной. Эта боязнь уже давно превратилась у меня в манию преследования. Я наотрез отказывалась показываться с ним вместе на людях или приходить к нему в отель, потому что до ужаса боялась ареста, наручников и тюрьмы.