С улицы продолжали доноситься шум и крики неудачливых танцоров. К этому времени поспел и наш шашлык по-карски, а хозяйка-княгиня в честь «победы» господ русских летчиков не поставила стоимость кахетинского в счет.
Глава VIII
ХО – ПУХО
Каждый раз после возвращения с боевого задания неизменно вставал вопрос: как быстро можно устранить повреждения и сколько машин ввести в строй к утру следующего дня? И тут все надежды возлагались на механиков. Иногда диву давались – как можно починить то, что впору оттащить на свалку? Настоящими асами своего дела были техники-стрелки Василий Землянский, Виктор Камонин, Иван Мазуха. Они прямо-таки творили чудеса. На авиакладбище выискивали пригодные детали, узлы, свозили в капониры (земляное прикрытие), все это собирали, стыковали – и, глядишь, ожила «катюша». Нередко техники летали на боевые задания за стрелков. Из-за большого объема работы часто ночевали под крылом самолета, на дутике (хвостовое колесо).
Приказ при налетах укрываться в щелях нет-нет да и нарушался. Предусмотрительно сняв чехлы с задних ШКАСов, ребята словно бы ожидали появления японских штурмовиков и незамедлительно пускали в ход оружие. Не раз попадало за это «фарманщику» – Васе Землянскому. У нас в группе его прозвали фарманщиком за то, что он долгое время летал на бомбардировщике «Фарман-Голиаф».
– Это кто же позволил нарушить порядок?
– Дык... Сидор Васильевич...
– Никаких «дык»! Понятно? Ишь, герой нашелся! Ругать-то я их ругал, а в душе сознавал: на то оно и оружие, чтобы стрелять не только в воздухе, но и на земле.
К каждому механику был прикреплен китайский помощник. Местное начальство часто меняло их, считая нежелательным длительный контакт с советскими людьми. Китайские механики, наоборот, стремились к общению. Специалистами они были не ахти какими, но их отличали трудолюбие, исполнительность. Заправка самолета горючим, маслом, чистка и мытье – все эти операции они выполняли очень тщательно. Между собой старались учить друг друга и языку. Так вспоминал о своем опыте общения техник Корчагин:
«В китайском языке много шипящих и почти отсутствует звук р. В произношении иероглифов настолько тонкие нюансы, что нам не удавалось уловить их даже при многократном повторении одного и того же слова. Мы сидим под крылом самолета, и обучающий меня механик Ли произносит:
– Шен.
Я повторяю за ним:
– Шен.
Он отрицательно качает головой:
– Шен.
Вслед за ним я говорю:
– Шен.
И так может продолжаться без конца. Тогда китайца осеняет мысль, что я вообще косноязычен и не в состоянии произнести требуемое слово. Он дает это понять следующим образом: высунув свой язык, притрагивается к его кончику пальцем, а потом, показывая рукой в сторону моего языка, заключает:
– Пухо. (Плохо.)
Это означает, что мой язык с дефектом и ему непосильны даже самые простые слова и звуки.
Тогда я перехожу в „наступление“. Тут уж приходится нажимать на букву „р“.
– Держатель, – начинаю я.
– Телезате, – повторяет он.
Я отрицательно качаю головой и продолжаю:
– Краб.
– Кылапе. Хо? (Хорошо?) – старается мой ученик и с надеждой смотрит на меня.
Я опять качаю головой. Затем идут слова – „рыба“, „рак“...
Ли понимает, что не справляется с задачей, и тогда я, показывая на свой язык и на собеседника, выразительно произношу:
– Пухо!»
Во второй половине сентября 1938 года японцам удалось захватить пункт Лошань, в сорока пяти километрах севернее Ухани. Китайское командование, готовя контрудар, решило привлечь авиацию для организации взаимодействия с наземными войсками. С этой целью на передний край линии фронта выслали авиационную группу, в состав которой, кроме меня, вошли старший штурман Виктор Терлецкий, штурман эскадрильи Сыробаба и переводчик Ван. Мы рассчитали время выезда на «Форде 8» так, чтобы переправу на реке Ханьшуй одолеть ночью, ввиду того что переправа постоянно находилась под прицелом японской артиллерии.