Ребенок, ничего не скажешь.
— Потому что на поезде будет быстрее, а на твоей машине я могу заблудиться, ибо дорогу помню очень плохо.
— Навигатор, — он сложил руки. — И машина не «моя», а «наша».
Я поправила волосы и надела рюкзак:
— Нет, на поезде будет проще. Тем более, Йон никогда не ездил до этого на поездах.
Я улыбнулась и обняла его. Он обнял в ответ не сразу, ибо не ожидал от меня подобного порыва. А потом наклонился, прижимаясь губами к макушке и шумно вдыхая воздух. Я приподнялась на цыпочках, чтобы дотянуться до его лица. Он обхватил мое лицо обеими руками, смотря в глаза очень взволнованно. Я улыбнулась, намекая, что нет причин для тревоги. Он попытался тоже улыбнуться, чтобы в очередной раз скрыть следы волнующих его вещей. Кожица в уголках глаз сжалась. Я, кажется, только сейчас увидела его морщинки, которые говорили о том, что ему давно не двадцать. Он прижался очень горячо и жадно к моим губам, разомкнул их и углубил поцелуй. Я запустила руку в его пепельные кудри и сжала их на затылке. Он нехотя оторвался, чмокнув еще раз на прощанье. Несмотря на то, что мы знали друг друга уже полгода, я все еще испытывала смущение от подобных вещей. Он часто ворчал, когда я уходила на работу, не попрощавшись должным образом. «Дай хоть поцелую», — говорил он в такие моменты, ставя меня в неловкое положение.
Мне было двадцать два, ему — тридцать. Для меня это были первые серьезные отношения, для него — нет.
Все просто.
Когда я вышла на улицу, маленький Йон подсочил со скамьи и понесся ко мне. Он сжал мою руку в своей ладошке и так мы пошли по дорогам просыпающегося города. Я вдохнула свежий запах утра. В нем было немного холода, весеннего воздуха, городской пыли и тысячи новых запахов со всех концов улицы.
Я смотрела по сторонам, ловила лица сонных прохожих, которые почему-то заворачивались в зимние куртки и прятались за толстыми шарфами. Мы с Йоном были одеты действительно по-весеннему. Раньше мы с отцом никогда не замерзали в такую погоду. Он говорил, что служба на севере закалила его, а мне подобная морозостойкость просто передалась по наследству.
В родном месте всегда было холоднее, чем в городе, в котором я теперь жила. Здесь чаще светило солнце, температура была выше. Я сказала Йону, что он не скоро увидит солнце, ибо ему на целых три дня придется окунуться в мир холодных цветов моря и пасмурного неба.
Мы сели в автобус, и когда тот тронулся, то Йон прилип к окну, медленно водя по нему рукой, словно прощаясь.
— Твой папа умрет? — внезапно спросил мальчик. Я распутывала наушники, чтобы вставить их в плеер. Его вопрос затормозил меня.
— Нет, с чего ты взял?
Я протянула ему наушник. Мальчик повернулся и грустно посмотрел на меня светлыми голубыми глазами. Потом опустил голову и прошептал:
— Он сказал, что его заберут Боги, разве нет?
— Боги его не заберут. Мой папа будет жить долго и счастливо.
— Правда? — он поднял голову, недоверчиво посмотрев на меня. Я все еще держала наушник.
— Правда, — повторила я.
— Ты говоришь одно, а твой отец — другое, — он отвернулся, беря наушник. — Так не бывает. Значит, кто-то из вас определенно врет.
— Я не вру.
— Тогда врет твой отец? — он уселся в кресле поудобнее, сложив руки на груди, весь насупился, свел светлые брови и пробубнил: — Родители не могут врать своим детям. Мой папа никогда не врет.
Я не сразу нашла, что ответить ему. Не знала, что сказать ему в подобной ситуации, потому что любое мое умозаключение могло бы разрушить его маленький мирок, который долгие годы бережно создавал Кай. В глазах маленького Йона отец был большим не только ростом, но и духом. Он, кажется, сам был большим Богом для него.
— Мой отец тоже не врет, — я наклонилась к нему, шепча на ухо, — просто преувеличивает. Выдумал эту сказку, чтобы поскорее увидеть тебя.
Йон быстро повернул ко мне голову, переваривая сказанные слова.
— Поэтому, пока мы едем на поезде, попробуй насладиться поездкой и подумай о том, что хочешь спросить у дедушки.
— А я его могу называть дедушкой? Или мне обращаться к нему по имени? Хотя, я его даже не знаю, — Йон отобрал у меня плеер, чтобы выбрать песню, которую мы будем слушать.
— Его зовут Арне.
Имя деда стало для Йона открытием. Он выбрал какую-то приятную мелодию, под стать сегодняшнему настроению, улыбнулся и уставился в окно. Лучи утреннего солнца упали на его светлое овальное лицо, осветили мелкие веснушки, курносый нос, отразились в больших светлых глазах и заиграли на коротких пепельных ресницах. Я погладила его по растрепанным на ветру кудряшкам, тоже улыбнулась и посмотрела на наше с ним блеклое отражение в окне. Мы были совершенно не похоже внешне, но имели кучу схожестей внутри.
Поезд мчался быстро, пролетал мимо крохотных домов, высоких деревьев и пустых полей. Чем дальше мы ехали, тем больше солнце уходило в город. Темные облака медленно заволакивали небо.
— Арне, — прошептал он, не убирая улыбки с лица. — Дедушка Арне.
Отец говорил, что когда он родился, то никто и не сомневался в том, что его надо назвать именно так. Его родители посчитали, что их младший сын должен быть похожим на орла и прожить величественную жизнь. Двое других его братьев не получили удивительных имен, поэтому, по словам отца, они всю жизнь проработали скучными банкирами. А ему удалось увидеть холодный север и яркие полосы в небесах, называемые сиянием. Мой отец был моряком и совсем не гордился этим. Арне выглядел величественно на старой фотографии в своей форме капитана. Он и правда был похож на величественную птицу, которой место только в высоких горах.
Но время оказалось беспощадно даже к такому, как он. Со временем его лицо менялось, спина гнулась, кости слабели, а память изредка давала сбои. Он мог выйти из дома, пойти в магазин, а потом вернуться через час и спросить мать, зачем он вообще выходил.
Мне казалось, что это все было большим бредом. Казалось, что он специально давил на жалость и из-за вредности хватался за сердце, когда я пыталась делать что-то по-своему.
В последний мой визит мы праздновали с родителями новый год. Отец мало говорил, улыбался и слушал мои истории о новой работе и о странном парне по имени Кай, который мне казался на тот момент очень загадочным. Тогда я не думала, что через какой-то жалкий год мой шустрый старик, который в свои шестьдесят ходил быстрее меня, сообщит, что ему осталось жить три дня.
И вот, когда мы приехали в мой родной город глубокой ночью, на станции нас встретил отец. В его руках была палка, на конце которой болталась веревка с самодельным фонарем.
— Очень темно идти до дома, поэтому я ношу его с собой, когда гуляю, — сказал он. Я рассмотрела его морщинистое, обветренное лицо, серую шапку и огромную зеленую болоньевую куртку, которая была ему явно велика. На нем были черные ботинки со стертыми носами и такого же цвета широкие штаны. — Ого, кто это с тобой?
Я не успела ответить. Отец впихнул мне в руки палку с фонарем, схватил Йона и поднял его, прижимая к себе. Мальчишка вскрикнул от неожиданности, а потом рассмеялся.
— Здравствуйте, дедушка Арне!
Отец засмеялся в ответ:
— Все стали звать меня дедушкой, а ведь я еще так молод!
Йон не понял его шутки, поэтому уперся руками ему в плечи и строго посмотрел:
— А как же мне вас называть?
— Да я шучу! — оправдался отец. — Можешь обращаться ко мне не так официально, ведь ты тот самый замечательный маленький Йон?
И мальчик кивнул. Так старик и ребенок нашли общий язык. Отец поставил его на землю и протянул большую морщинистую руку. В другую он взял мой чемодан и велел идти впереди, чтобы освещать им путь.