Александа Брик
Мой папа
Мой папа — интересный человек.
Он любит ворчать, что цены на горячую воду высокие, но не закрывает кран, когда чистит зубы, бреется или моет посуду.
Ему необходим свежий воздух. Типичная картина: папа сидит на стуле, укутавшись в халат с открытым окном, за которым − зубодробильный мороз. Морозы папу не смущают: он привык работать в холодильных условиях: натянет на себя ватную униформу и сидит в холодине. Правда, иногда приходит обмерзший и грустный. Но уже в выходные рвется в мороз кататься на лыжах, восхищаясь лесом и безмолвием. Я папино зимнелюбство не понимаю, поэтому катается он один.
Папа любит мыть посуду. Он оставляет мне белье на стирку, никогда не убирает его с сушилки. Полы моет раз в месяц, а то и в два. Но грязную посуду папа ненавидит. Он моет ее с необыкновенной тщательностью. Если вдруг на столе стоит мытая мной кастрюля, то папа скептически возьмет ее в руки, повертит, найдет ма-а-а-а-аленькое пятнышко и перемоет несчастную. Сковородки папа замачивает, а вот мою кружку может принципиально не мыть, если там остаются чайные листочки. Не менее важна для папы чистая плита. Если у меня убегает каша, а такое случается часто, то папа раздражается. Плита ведь керамическая, драить ее жесткой губкой он боится. А значит, придется несколько дней аккуратненько тряпочкой оттирать кружок от кастрюли. Зато спустя несколько дней утренних тряпочных усилий папа доволен: плита сияет. Пока каша снова не убежит.
Его сложно заставить поменять постельное белье. А когда он наконец справится с этой задачей, то белье оказывается из разных комплектов: простыня и наволочка с котятами, а пододеяльник с совятами. Нет, постельное папа выбирает не сам. Но носки с котятами, как можно было подумать, папа не носит. В одежде он консервативен: пара прямых джинсов, носки спортивные белые или черные. А верх всегда зависит от сезона: зимой непременно переносятся свитеры с верхних полок на нижние. Свитеры-самовязы синие, коричневые или темно-зеленые. Обязательно с горловиной: ну чтоб наверняка не дуло. Весной появляются водолазки: они разной по толщине ткани, но все серые и тоже с горлом. А летом я ищу для папы футболки. Задачка не из легких — найти папе футболку. Казалось бы, 3XL размер, но обязательно что-то будет не так: рукава или длина. Приходится возвращать. Папа любит свои старые советские рубашки в клетку, но я все равно покупаю ему футболки или рубашки поновее, чтобы выглядел не старше своих лет. Осенью на водолазки натягиваются жилетки с треугольным вырезом: для свитеров еще недостаточно холодно, а с жилеткой в самый раз. А дома на двери папу непременно ждет халат с узором, в котором он похож на жирафа.
Папа обожает рыбалку. Каждые выходные летом мы ездим на Волгу. Лающая собака, лежащая на пляже я и сидящий на понтоне скрючившийся рыбак. Отвлечь от рыбалки рыбака нельзя, и после пары неудавшихся попыток разговорить папу, я иду на солнцепек созерцать воду и читать книжки. Поймать рыбу не всегда получается, но вот когда на удочке висит приличных размеров подлещик — папа счастлив. Он снимает беднягу с крючка, кладет в береговой садок и с азартом закидывает удилище. Отвлечься папа может, чтобы разжечь костер. Смотреть на искры пламени и греться у огня — только тогда рыба подождет. После воды огонь, не наоборот. Когда стемнеет, папа задержится взглядом на звездном небе, а потом залезет в палатку. Фонаря нет, телевизора нет, телефон сел, а собака лежит в ногах. Тишина, совсем недоступная в городе или даже на даче — сон непринужденно обволакивает спальник. Но я просыпаюсь и снова вижу рыбака над водой, сидящего с четырех утра под палящим солнцем. На второй день, когда моих запасов еды не остается, папа дежурно скажет «ну что, пора сворачиваться». Он знает о моем рабстве желудку и даже не сопротивляется. Но сворачивается медленно: сначала высыпает остатки корма для рыб, потом долго сидит до последнего клюва. Собирает удочку. И с неторопливой скрупулезностью очищает своих подлещиков. Я с интересом зажмуриваю нос, смотря на вытащенные внутренности: удается различить пузырь и ЖКТ. А потом чешуя красиво плывет по воде, смывающей грязь с папиных рук. На обратном пути домой мы заезжаем за большими коробками пиццы. Оба жутко голодные: я жую уже в машине, а папа за рулем пытается откусить от моего куска. Но терпит до дома. Вечером я смотрю на обгоревшего на солнце: папа не чувствует агрессивных ударов лучей и не умеет от них отворачиваться. Солнцезащитный крем не помогает, и результатом выходных остается рыба и красный рак в человеческой шкуре.
Однажды мне довелось вернуть папу ненадолго в детство. Когда-то у его деда была моторная лодка, и он возил папу по Волге на остров М-з. Детство закончилось с развалом Союза: лодку пришлось продать, так как лодочная станция закрылась — хранить стало негде. Через пару десятков лет я скопила деньжат и пошла в магазин. Ничего не смысля в лодках, я послушала-послушала консультанта, запуталась еще больше. Плюнула и взяла сертификат. У папы было совершенно остолбеневшее лицо, когда он увидел бумажку с цифрами и адресом лодочного магазина. И совершенно детская радость, когда мы спустили лодку на воду. В первый год эксплуатации у нас не было мотора, но папа не испугался вывести коня в поле — мы догребли до острова! Остров небольшой, но если так случается, что на нем никого нет, мы чувствуем себя повелителями М-за. Удивительно смотреть на многомиллионный город с небольшого, но очень уютного клочка земли. Всего в пяти километрах шныряют люди, а мы совершенно одни в дикой природе: многолетние стволы и летающие над ними с огромными крыльями ястребы и их конкуренты − чайки. В объектив фотоаппарата ловлю расправленные крылья ястреба, подсвеченные лучами солнца. Папа чувствует себя пиратом детских сказок, и его беззаботность передается мне. В семь утра я вылезаю из палатки, успевшей накалиться под солнцем: воздух перестал циркулировать, я перегрелась и плюхаюсь в Волгу — охлаждаться.