Он решил, что сегодня единственный раз, как позволит себе спать одетым, подобно бомжу. Отодвинув одеяло, и удобно подмяв под себя простынь, лег.
Как уложенный бетонный бордюр с краю свежеукатанной дороги, он лежал, подставив руки под голову. Шея не могла полностью расслабиться, и руки придерживали голову почти на весу.
Ему на ум пришла замечательная мысль, что в этой жизни все, как ни крути, кончается, и что Калабишки завтра не будет. Он свалит полем в ближайшую селушку.
«Наверное, он там и живет?» - Мечталось Гавришу. Шея его потихоньку отходила, расслаблялась, и глаза стали обволакивать какие-то странно-приятные, нежные думы. И все это от одной лишь идеи – бомжа он завтра не увидит. Гавриш всхрапнул. Пришел в себя, приподнял голову, ощутил приторный и давящий запах гостя и подумал:
«Неужели все это со мной происходит? Вот народ живет… Умеет жить. Без дома, без мытья, без средств к существованию. Не грамотный, не умный, и не умелый. И так цепляться за жизнь! Неужели я не смогу немножко, в пядь, простить этому что-то? Грубое, аляповатое ... этому человеку из народа… Великий народ, который…»
- Вы спите уже? – Прогремел гром в трейлере.
Писатель распялил глаза. Он не сразу понял, что случилось.
- А? – Выкрикнул он.
- Я хотел спросить: вы спите уже?
«И нарочно ж повторяет, как заведенный заданным тоном одну и ту же фразу! Словно насмехается, гад!»
Бомж перевернулся в кровати, которая страдала под его тяжелым мешковидным телом, но этим не кончилось. Он опустил ноги вниз, присел и спросил:
- А где у вас туалет?
- А где у вас туалет? – вернул реплику Гавриш.
Бомж молча, тяжело поднялся, стал одеваться. Гавриш отвернулся сначала лицом к стенке, где было волшебное окошко с вышедшим огромным тазом серебряной луны, приветствующей море. Он сейчас не видел ее, и не желал видеть, а также не смотреть в сторону бомжа. А потом подумал, что оставаться спиной к шизику – хуже некуда, и перевернулся обратно.
Бомж вышел, аккуратно прижимая за собой дверь, в которую весело взвился холодный, свежий поток ароматного морского воздуха.
Его не было несколько минут, а Гавриш не мог избавиться от мысли - запереться в автодоме. Но от этого ничего не измениться.
«Он просто развалит дом!» - С сожалением принимал писатель.
Бомж вернулся, занося с собой тот же чистый воздух. Гавриш не хотел, и принюхиваться, чем занимался так долго за порогом приятель.
Калабишка долго и протяжно вздыхал, зевал, укладываясь в кровать. Пошатывал ногами, играючи, драными, натянутыми один на один носках.
- Я, знаете ли, - начал говорить он, - прибыл сюда бизнесом заниматься. Металл, стекло, такое…
«Ну, а чем еще?» - Подумал писатель.
- И знаете ли, дело пошло бы все так, как надо, только вот душа просит чего-то, не пойму...
- Чего же? – откликнулся Гавриш, подпрыгивая челюстью на подложенной руке.
- Одиночества, полного, абсолютного…
Ну, на это и ответить нечего было.
- Вот вы читаете книжки, а ведь они пропитаны этим самым одиночеством и это увлекает людей.
- Сейчас людей увлекает не то, - перевернулся на спину писатель Гавриш. Тема монолога ему казалась пустой и быстро исчерпываемой, если он сам не начнет рассуждать. Потому, - думал он, - фигу тебе! Чтобы все скорее заглохло. Скорее упатсь в наркотический, глубокий сон в этой вони собственного дома.
- Вы не подумайте. Я хороший человек. Даже местные мальчишки меня уважают. А все знаете ли, почему? - Говорил неугомонный бомж.
- Ага, - не затрудняясь, откликнулся зевающий писатель.
- Все от чемодана! – Возникла загадочная формула бомжа, и Гавриш осознал на этом месте, что, пожалуй, не так скоро сон теперь вернется в свое прежнее русло.
- Какого чемодана еще?
- А-а, вот!
Гавриш видел, как рука Калабишки выстрелила вверх, и он сам даже слегка подскочил.
- А-а! Все хотят знать, что за вещица такая! А вот я вам скажу…
Калабишка омерзительно надолго замолк.
«Может быть, - рассуждал невольно затихший Гавриш, - он думает - я сейчас с места соскочу, брошусь в колени и буду молить: что же и где же ваш чертов чемодан?»
«Господи, вот чудо мне послано!»
- А в чемодане моем такие же книги, бумаги. Ведь я, знаете ли, пописываю.
«Этому я был незримым свидетель…» - не понимая, о чем начал говорить бомж, непроизвольно подумал Гавриш.
- Я пишу ведь и рассуждаю.
- Вам женской руки не хватает. Вот все. – предложил Гавриш.
Бомж молчал. Писатель удивился, что резко так тот примолк. Ни звука, ни шороха.
- Женщины? – Наконец, произнес он. – А с чего вы взяли?
- А у всех, у кого проблемы с женщинами, начинают чудить.
Бомж снова поднялся с кровати, опустил ноги вниз. Сел и не глядел в сторону Гавриша.
- Да, вы правы где-то. У меня, действительно, были проблемы с этими... Всякий свет должен играть... Женский глаз не допускает, чтобы свет не играл.
- И?
- Но играет он благодаря врожденной магии женщины. Она всеполно ею владеет, как только что-то щелкает внутри ее.
«Ну, это уже совсем интересно!»
- Женская рука, - продолжал бомж, входя что ли в некий транс, - это всегда магия. Ничто так живо не расположится из вещей, как расположится с помощью нее.
- И как же? – Интересовался Гавриш.
- Вот у вас, наблюдаю я, даже шторы какие-то бесцветные. Женский глаз не допустил бы этого. Ведь всякий свет должен играть на нее. Или, например, вот эта под-ставочка для чайника. Это подставочка? Она лишняя тут. Она вообще не служит прямому значению. У женщины, как минимум, она стояла бы ближе к кухонному столу в знак уважения к огню. То же самое с бутылкой. Там масло? Оно слишком далека от продуктов. У вас все будто б на местах, но на тех местах, к которым вы подойдете по мере надобности изготовления пищи, например. А у женщины все под рукой то, из чего она готовит стряпню.
- И в чем же разница? Я заметил вы тоже в курсе готовки? – Раззадорился писатель.
- Приходилось, что ж! – Ответил бомж, поморщился, выгнул спину и треснул ею.
«Ляг и бредь», - мысленно приказал ему Гавриш.
- Пока одна теряла интерес, другая – готовила снадобье. – говорил Калабишка. - Я, разумеется, не мог перебежать от одной к другой сразу. Существовал некий промежуток отторженного времени, и в это время я и готовил себе сам.
- Я, - признался Гавриш, - что-то не пойму, о чем эта речь?
- О чем? Это вы меня спрашиваете – о чем? О женской непостоянности, о ее коварной предусмотрительности и последней капле крови, с которой она отпустит вас. Мало, что в жизни так уверенно в себе, в поступках, которые со стороны кажутся опрометчивыми, случайными, стихийными, как женщина. Это нас, мужчин, иногда напрягает. Но напрягаться должно в другом направлении.
- Вы прям знаток, - писатель беззаботно повернулся еще раз на кровати.
- Бывало. – Отметил бомж, снова поморщился в этот раз как-то деловито, "опытно". – Вы, знаете ли, я сегодня много ходил и много раз падал в снег. Я насквозь промок и вот только сейчас высох...
- А это зачем мне знать? – Задался Гавриш. – Если хотите - возьмите сверху плед, бросьте сверху и лягте.
Бомж так и сделал. Медленно поднялся, кряхтя, и не сразу выпрямляясь, развернулся, сгорбившись, долго смотрел на верхнюю полку, рыскал глазами.
Гавриш знал, что там лежит немного вещей, среди которых легко можно найти плед. А подниматься ему не хотелось. Он привык уже и к вони, и к напускной лености бомжа.
«Ему только начни заносить хвосты, он и на голову сядет» - рассуждал Гавриш.
Прошла минута с четвертью, пока он услышал шуршание пледа, вытягиваемого Калабишкой и потом укладывание тела, и прикрывание того тела пледом.