И заметьте, как только вы начинаете смотреть на свою пассию серьезно. Вообще задавать логичные вопросы – куда она девается? Вы видели? Ей же охота бежать стремглав, куда глаза глядят. Вы это должны были заметитить…
Сняв розовые очки, вы отталкиваете от себя ее. И сие нужно было бы совершить мгновенно. Но вот тут – то…
Кровать Калабишки в высшей степени заскрипела и ухнула. Гавриш подумал даже, что тот с нее выпал. Но он, видимо, развернулся на ней.
- Вот тут-то и есть тот островок, то неучтенное пространство времени и событий, некоторое, так сказать времячко. Мужчины всегда пропускают эти минуты, часы и даже сутки. Да – нет: это и года могут быть. У кого сколько разумения хватает. В этот промежуток ведьмы и творят свое дельце.
Будь вы хоть трижды болен и пятижды беден, если в вас есть дурь и тяга к иллюзиям, мечты пободострастные, извольте - вы клиент.
- Женщина из ребра, в удовольствие, - пробормотал писатель, вспоминая ребро, Еву..
- О, да! И эти удовольствия навсегда от каждой из них, в память просто всажены ломом, а сверху - кувалдой забиты. – Выпалил из своего места бомж.
«Не плохо сказано, художественно!» - Подумал Гавриш и поменял бок, на котором решил вздремнуть под рокот безобидных россказней завтра-пропадающего гостя.
Гавриш слышал слова Калабишки:
- Если разобраться - удовольствий на пальцах пересчитать, но горсти нет - сколько они за эти свои яркие картинки просят. Каждая из них – лиса.
« Не стану скрывать, не люблю обобщений, это всегда приводит к репликации всего остального, всех тем. И становится привычкой», - Не проронив ни слова, ответил сам себе Гавриш, засыпая.
- Не знаю таких слов, - говорил бомж, - не знаю, но и вам замечу, я ведь не со средним образованием. У меня – неоконченное филологическое.
Писатель пробудился.
«Я, правда, что ли, во сне говорю?»
- А вы думали, неуч, грязь? Нет-с. – Продолжал монолог бомж, ворочаясь в кровати так, что дом стало трясти.
« В этом квадратном человеке, однако, большая мощность». – Подумал писатель.
- А вы, кстати, кто? – Задался Калабишка в тишину.
Гавриш молчал.
- Вы слышите? – Дом тряхнуло порядочно.
- Я? – Гавриш задумался.
«Выложить правду-матку, вот так – с ходу! Но ведь это чревато…а чем?»
- Писатель, - рискнул он.
- Кто? – будка зашаталась, как никогда. Бомж вертелся, как на вертеле.
Перевернулся еще и еще раз, и еще…
- Так вы, наверное, и публикуетесь? – Спросил он из темноты неестественно для него звонким голосом.
- Да.
- И что, кому-то это надо?
- Ну, надо. Почему же нет?
- Смешное дело, - Калабишка, кажется, посмеялся. - Заниматься такой ерундой… Честное слово… Я не знал…
Писатель хотел было противоречить, но оттуда опередили его, снова меняя голос:
- Вы – самая ценная находка для мегер. Я не завидую… А с другой стороны – вы должно быть в некотором опыте… А, может быть, вы таков хитрец, что сочиняете для женщин любовные романы, а они впитывают ... Вы, уважаемый, на шаткой дорожке стоите...
- Виталий, - едва вспомнил Гавриш имя бомжа, - вы же не знаете, о чем я пишу.
- О добре, зле, любви. Ковыряетесь. О чем ?
- Ну, – зевнул писатель, думая, что, вывернуться он в любом случае сможет, подавить эрудицией… Но ничего не ответил.
- Сотни лет ковыряетесь в добре и зле, а к выводу единому никак не придете. Это же порочно. О чем раньше писали? О природе, медицине, войнах, пожарах. Как только мужик обабился, так и за любовь взялся. А добро и зло в придачу пошло, не так?
- Давайте спать, - предложил писатель. На него вдруг навалилась невыразимая дремота и он не желал более разводить беседы.
Калабишка долго еще ворочался, и что-то бурчал себе под нос. Его как-то странно поразило признание Гавриша. Но и он скоро гулко захрапел