А нищий ждал... и протянутая его рука слабо колыхалась и вздрагивала.
Потерянный, смущенный, я крепко пожал эту грязную, трепетную руку...
— Не взыщи, брат; нет у меня ничего, брат».
«Не взыщи, брат… Мне сим заниматься – не к чему, не на руку. Свои вот дела разгрести б».
«Бедность не порок, а истина!» - слова Достоевского.
Впрочем, еще дальше: « За нищету даже и не палкой выгоняют, а метлой выметают из компании человеческой, чтобы тем оскорбительнее было; и справедливо, ибо в нищете я первый сам готов оскорблять себя».
«Так-то! Да, так-то! Давно ваша братия распознана, расколота. Каким крепким не кажись, каким квадратным, широкогрудым не будь – ты известен толпе. Вот и прячешься по селухам да по морским берегам. К чему еще та веревка была с ним? И забрал ли он ее с собой. Надо проверить!»
А если капнуть глубоко. Что есть бомж? Бомж бомжу – рознь. Нищий или просто бедный, который постепенно сваливается самостоятельно в нищету. Его случай именно скатывающийся. И здесь то же чванство, неряшливость в мыслях, и, главное - безвкусица – это самое главное! В элементарном созерцании мира…
Им не понятно, чему люди могут радоваться ежедневно. Утру? И что с того? Им это невразумительно. Для них, что ресторан, что коробка – одно и тоже. Босая команда! Бобыли и тунеядецы… Чего я думаю об этом?
Гавриш вновь остановился, оглянулся и потянулся руками ввысь. Глядя на всю солнечную красоту блескающую кораллами вершин морских живых волн, подтверждающие свою жизнь криками над ними чаек, статно опускающихся в некоторые усмиренные на нем поверхности.
В спине щелкнуло. Писатель по-возможности медленно опустил руки.
«Мне тут люмбаго не хватало!»
Он решил не повторять подобную процедуру с руками, а идти спокойно, размышлять. И на ум снова полезло:
«Выйди в дорогу, чудило, в путь, в прямое обращение, нет же - не пройдешь и полкилометра – свернешь в чащу. Вот такие-с люди… Только это небо может ослепить их своими осадками, солнцем. Поддать, так сказать, подзатыльник. Вот, они и тусуются по улицам.
И все же как-то жаль его. Хоть и не вписывается он к моему характеру. «Богатым дарует Бог серебро нищим ради» - Вспомнил он изречение, и перебил другим, приблизительно вспомнившимся, тем, что его недавно увлекало:
«А иже сироты и вдовы немощныя в веси той бяху, и всех обшиваше и всех нужных и больных всяцем добрым назираше, яко всем дивитися разуму ею и благоверию…»
«Короче: «всех, всех, всяце всех»…
Но не стал задерживаться и на этом, а продолжил думать:
« Образ жизни, если разобраться, ведь подобен. Наш брат, писатель, также из той дерганной династии. И хоть и пишем мы задушевные вещицы, а беспристрастие, безучастие – наш главный ориентир.
Разница внешняя с ним и мною – то, что я писатель действующий, самодисциплинированный, а он – безучастным как был, так и останется. А тягу к письму не выжечь. Вот вам и трагическая двойственность! Разрывает Калабишку на части. Рвет бомжа! С одной стороны, видишь – свободолюбие, мечта, хоть рехтуй ее, она – только отплюется и дальше жить продолжит, и мечтой и останется.
С другой стороны – разгильдяйство, и, наверное, пьянство. Выпить-то хотелось, заразе, глаза, ан-как, шарили по полкам. Стеснялся на первый случай. Что же дальше могло случиться, если бы он не ушел! Страшно и представить!
Да и мечта его так… фук. Не конкретизирована. Услыхал слово писатель – только завидками и взялся. Что еще в душе возникнет?
Да, о чем я говорю? Кто, какой писатель? Калабишка – бомж? Он не близок даже к бандуристу какому- нибудь. Странник и бродяга. Как бы от него еще какой-нибудь туберкулез не подхватить!
Вот оно мне как все это сейчас раскрылось…» - Закончил мысль Гавриш и шагал некоторое время в полном отрешении, наслаждаясь похлопывающим ветром по его плечам, обжигающим щеку солнцем.
«Что он мог, хотел мне еще рассказать, когда пыжился ночью. – Полезло в голову. - Не попросил бы я его замолчать - все ночь рта не закрыл бы. Нарратив бы выложил. Вязал бы снопами по ходу. А мне-то зачем? А послушать – таки интересно… Нет-нет, душа рвется – покинуть пустого оратора. Не мешать таким мелким людишкам заниматься саморазвитием где-нибудь в сторонке. Развитого от них все-равно ничего не услышишь. Все известно. Все свое человеческое пускай сам себе раскрывает. Я от этого ничего не поимею…